Громада автобуса выскочила совсем рядом с егоровым боком. Ударила его левой фарой в бедро, подмяла под себя и пережевала, совсем как сам Егор когда-то подминал и перемалывал крепкими челюстями куриные крылышки в соусе барбекю. Буйвол взметнулся в воздух, в полете перевернулся и потерял сознание, очнувшись в больнице.

Лечение оказалось долгим и сложным. Врачи сначала не давали никаких шансов, потом все-таки смилостивились и немного улучшили прогнозы. Их пессимизм столкнулся с буйволовым упрямством и проиграл ему в напряженной борьбе. Егор все же смог ходить, опираясь на палку. Хромота досталась ему пожизненным плевком в лицо от потерпевшего поражение злого рока.

Теперь буйвол почти перестал выходить из дома. Его жизнь слиплась в одни бесконечно унылые сумерки, полные злости на себя, судьбу и всех удодов, цапель и прочих слонов. Они вызывали омерзение в первую очередь тем, что могли позволить себе ходьбу, не задумываясь о том, из каких глубин начерпать хотя бы немного сил на первый и последующие шаги.

От живота буйвола ничего не осталось. Само тело Егора как-то скукожилось и ссохлось, скрючилось и совсем перестало напоминать того здоровяка, которым оно было когда-то. Кажется, он и сам уже не помнил его. Егор больше не смотрел на себя в зеркало, оно потеряло всякую значимость в его окончательно поставленной на паузу жизни.

Впрочем, развлечения все же остались. Иногда буйвол выглядывал с балкона, чтобы посмотреть на спортсменов, бегущих в парк по соседству с его домом. Следил с хищным прищуром за бегуновыми макушками и сплевывал вниз, стараясь вложить в слюну максимум горечи и злобы. В его воображении плевок прожигал насквозь шапки и волосы, заставлял спортсменов прекратить свой чудовищный бег, схватиться за головы и уйти, затравленно оглядываясь.

Реальность не желала поддаваться фантазиям, и бегуны ускользали от Егора с уцелевшими макушками. Они даже не догадывались о микроскопичности промежутка, который отделял их от катастрофы.

Неизвестно, сколько продлились бы такие состязания с собственной меткостью, если бы не появились те двое. Егор, как обычно, стоял на балконе, высматривая очередную жертву, когда увидел их.

Молодой стройный гепард толкал перед собой инвалидную коляску, в которой сидел бобр неопределенного возраста. Они двигались неторопливо, о чем-то разговаривая. Вдруг лицо бобра осветилось улыбкой. Он закинул назад лапу и похлопал гепарда по пальцам, державшимся за ручку коляски.

Видимо, это был какой-то знак, потому что гепард тоже расплылся в улыбке и побежал, не выпуская из лап кресла. Он мчался по улице, пользуясь ее пустотой в этот час. Бобр же заухмылялся еще шире, раскинул в стороны лапы и делал странные движения мордой, будто ловил ртом поток воздуха и откусывал от него большие куски.

Забег был недолгим. Уже секунд через 15 кресло замедлилось, а потом странная парочка и вовсе скрылась из виду. Егор свесился с балкона, жадно глядя вслед коляске. Потом втянулся обратно и долго стоял, уставившись в закатное небо. По лицу его блуждала мечтательная улыбка. Кажется, она предвещала что-то чудесное.

Капибара Ерёма страдал. Он ощущал свое страдание натурально животом, а посему метался между кухней и клозетом, заедая страдание и избавляясь от него почти сразу.

– Ерём, ну так нельзя! – сказала жена Августа, когда он в очередной раз вернулся на свое место за столом.

– А им, значит, можно?! – незамедлительно набросился на непонятливую жену Ерёма. – Я, значит, пашу как черт, на восьми проектах, света белого не вижу, а зарабатывают они! Это что вообще за такое, а?!