Но вот выдался спокойный день. Пасмурный, слегка дождливый, без ветра, дятла и лис. Всё, как нужно. Сова забилась поглубже в мягкую подстилку в дупле, прикрыла глаза и погрузилась в размышления.

Ага, вот и первое воспоминание. Маленький городок на скалистом берегу нездешнего моря. Каменные домишки, узкие окна – из-за непрерывных морских ветров. Рыбацкие лодки у причала. Люди в тёмных одеждах. Каменная же церковь на скале и небольшое кладбище с зелёной травой и оградой из обкатанных морем валунов.

Вот там. Точно! Сова даже открыла глаза – увидев, как наяву, картинку минувших лет, очень давно минувших, очень. Но сразу же было понятно, что Яков этот – не простая штучка.

…В городок пришла беда. Захожий проповедник оказался болен и, сорвав голос на площади, призывая народ к покаянию и рисуя перед ними жуткие картины Страшного суда, он свалился в горячке. Сердобольная старуха приютила его в своём доме. У дома росла раскидистая ракита, сова могла устроиться в её ветвях и наблюдать за происходящим внутри. Три дня проповедник бредил и метался на постели, сбрасывая с себя лоскутное одеяло, а потом снова натягивая его, стуча зубами. А на четвёртый день затих. Пришёл священник вместе со служками, кропил святой водой и что-то гудел, через окно было не разобрать. А проповедник вдруг сел на кровати и выкрикнул страшно:

– И моровая язва за грехи ваши! – и откинулся обратно. Видимо, умер в тот миг. Потому что потом подъехала телега, тело вынесли из дома и отвезли на кладбище, где и закопали в левом пустынном уголке.

Неделю было тихо. Городок жил обычной жизнью и забывал случайного прохожего. Вдруг заболела старуха, у которой окончил свои дни проповедник. Заболела она странно. Красные пятна по лицу и по рукам, беспокойный взгляд и беспокойные речи. Слегла – и больше не встала. Потом служки, так же точно, разве что пятна у них выглядели ярче, чем у старухи. Потом – семьи служек. Четыре дня – и человека уносили за каменную ограду кладбища, вернее то, что от этого человека оставалось. Город пустел. И с каждым отпеванием всё больше горбились плечи у священника, всё растеряннее становился взгляд.

В какой-то из дней с моря пришли рыбаки, отсутствовавшие пару месяцев. Вот среди этих рыбаков и был черноволосый парень по имени Яков. Да, ошибки быть не может, он был. Рыбаки пришли – к пустым домам, семей у многих уже не осталось. И у Якова не осталось. Сова помнит, как он рыдал у свежего холма на кладбище. Кто там был под ним похоронен – мать, отец, жена – сова не знала. Рыдал долго. Потом поднялся и пошёл в церковь. А из церкви ушёл куда-то по тропинке среди скал.

Через две недели, когда Яков вернулся, от городского населения осталась половина. Вернулся он исхудавший, с обожжённым лицом (ага, вот почему борода не растёт!) и обгоревшими волосами, В затрёпанных, оборванных по низу штанах и с мешком за плечами. Снова пошёл к священнику. Священник был жив, печален и растерян. Болезнь не походила ни на что ранее виданное, походила она на последствия случайного проклятия, произнесённого умирающим в горячечном бреду или на что-то похуже.

– Принёс? – спросил он у Якова

– Принёс, – кивнул тот.

И больше ни слова. Мешок унесли в церковь. Сова полагала, что в мешке том редкие целебные травы, которые Яков собрал, плутая по горам. И была удивлена, когда в вечерних сумерках двое, священник и Яков, вышли с тем же мешком и направились на кладбище к могиле проповедника. Из мешка Яков достал лопату странной формы и стал раскапывать могилу, священник же стоял рядом, беззвучно шевеля губами, видимо, молитвы читал. Вскоре забелел саван, точнее, та простыня, в которую похоронили проповедника. Яков концом лопаты отодвинул ткань от того места, где была голова. Впрочем, почему – была? Голова находилась на месте, издалека сове показалось, что и никаких следов тления не было.