Все было предсказуемо, думал лорд Лестин, оставаясь один вечерами, и смотрел, как играет огонь дровами в камине, и вспоминал прошлое. С некоторых пор ему осталась одна радость – вспоминать. Наверное, так приходит старость – события дней минувших кажутся яркими и живыми, в противовес событиям нынешним, бледным и тусклым. Его мало трогала вся эта шумиха, траурная суматоха и почти паника, охватившая дворец. С того самого дня, как Гайцберг объявил о гибели Патрика, все потеряло смысл. И даже чувство вины – «Не уберег!», терзавшее старого лорда, стало почти привычным. Не уберег… не выполнил просьбу Карла, старого друга… не уберег воспитанника, почти сына, которого любил и которым гордился… не сберег короля для страны. И что за печаль, если нет его вины в том, как погиб Патрик, все равно – не уберег. Больше ничего не осталось в жизни, за что стоило бы цепляться, чем стоило бы дорожить. Лестин равнодушно воспринял известие, что он выведен из состава Государственного Совета – теперь это было не важно. Только арест Марча ударил его, как ножом по живому, но и эта боль быстро стала тупой и привычной.

Лорд Лестин не запил, не опустился, не уехал в поместье, как ожидали многие, и даже не заболел. Как прежде, появлялся во дворце каждый день, аккуратно и просто одетый, вежливый, спокойный. Сам он не смог бы объяснить, зачем приезжает так часто, ведь теперь его присутствие не требовалось, а воспитывать было попросту некого. Зато он заходил почти ежедневно к принцессе Изабель и старался, как мог, ободрить и развеселить ее… в глубине души старый лорд чувствовал, что эта девочка с заледеневшими темными глазами – единственный живой человек, который ему нужен. Сходство с братом, прежде почти незаметное, придавало ей особое очарование, так нужное сейчас одинокому старику. В свою очередь и Изабель, видимо, инстинктивно чувствовавшая, что она нужна, старалась быть с лордом как можно мягче. Хотя, думал Лестин, может быть, и она просто ловит в старом воспитателе тень брата – ведь лорд Лестин и его воспитанник были очень близки прежде. Лестин помнил Патрика живым и не верил в его виновность – это было для Изабель самым главным; с Лестином могла она говорить свободно, не опасаясь ненужных упреков или увещеваний, могла смеяться и вспоминать самые мелкие, прежде такие незначительные подробности.

Маленькая принцесса, как все еще по привычке называл ее про себя Лестин, оказалась, видимо, никому, кроме сестер, не нужной теперь. С матерью, насколько мог он понять, Изабель не виделась неделями; что уж там между ними было – темна вода, но даже общая потеря не сблизила мать и дочь, как можно было ожидать, а даже больше отдалила их друг от друга. Принцесса проводила почти все свободное время с близняшками-сестрами, но вечерами все-таки оставалась одна. Штат фрейлин ее не убавился, конечно, но Изабель перестала принимать участие в их забавах; впрочем, траур по королю Августу развлечений и так не предусматривал. Лорд Лестин часто думал, что ждет ее дальше. Кому она нужна, дочь прежнего короля… вероятнее всего, Густав, став правителем, выдаст ее замуж за кого-нибудь из соседних принцев; не она первая и не она последняя, принцессы редко выходят замуж по доброй воле и любви.

Маленького Августа похоронили в королевской усыпальнице со всеми положенными по протоколу почестями. И забыли на диво быстро, озабоченные делами текущими, суетой, жизнью. За всеми этими церемониями, приспущенными траурными флагами, отменой увеселений во дворце, соболезнованиями от иностранных послов потерялся маленький веснушчатый мальчик с веселыми ямочками на щеках. Не было мальчика, был король, «король вообще» – самая нужная и самая бесполезная фигура в дворцовой иерархии. Можно легко заменить одну фигуру с таким именем на другую – никто и не заметит подмены. Только золотоволосая девушка в траурном платье приходила вечерами в усыпальницу и долго стояла над красиво изукрашенной могилой. Лестин видел ее однажды, когда, сам терзаемый смутным чувством вины перед малышом, пришел сюда, чтобы в очередной раз коснуться пальцами выбитых на могильной плите букв имени, увесистого, длинного имени. А Изабель не видела его, она вообще никого не замечала, стояла, глядя в никуда, порой смахивая с щек слезы… о чем она думала? Вспоминала мальчика? Или думала о том, другом, о котором и говорить, и напоминать ныне запрещено?