Бабка помолчала. Кивнула, точно соглашаясь с чем-то:

– Недаром, видно, ты мне повстречалась. Нет у меня такой работы, какую сама бы не выполняла, и если б то хоть пару лет назад было, отправила бы я тебя. Ну, а сейчас… только если всю правду мне расскажешь, а то мне полиции в доме не надобно. Не воровка ты, скажи по совести?

Вета покачала головой.

– Нет, бабушка. В жизни никогда ничего у чужих не взяла.

– Не убийца?

– Нет.

– Хм. И есть поди хочешь? Останешься у меня до завтра, а там решим, что с тобой делать…

Вета сглотнула застрявший в горле комок. Вот так. Есть Господь на небе, и видит Он ее. И ее, и маленького…

– Спасибо, – сказала она тихо. – Спасибо, бабушка…

* * *

Минуло две недели, а рядовой Вельен был все еще жив. Никто не приходил, чтобы арестовать его и тащить на дыбу, никто не кричал грозно: «Говори, как посмел ты приказа ослушаться?!», никто не тронул ни его, ни тетку, и Жан уже начал надеяться, что все обойдется. Легран, товарищ верный, молчал (а деньги-то, думал Вельен, большие, тут и помолчишь, да и страшно, наверное, донести – товарищи все же), а больше и не знал никто. Теперь оставалось главное – чтобы не напрасным стал пережитый ужас, чтобы тот, кого они прятали, уже определился, на каком свете ему лучше, и либо умер, либо пришел бы в себя, да забрали бы его, что ли, от них… Умом Жан понимал, что их нежданный гость долго еще ходить не сможет, по всему – заживется у тетки, но ведь надежда умирает последней.

Иногда в темном ночном ужасе, в сонной казарме, думал Жан, что лучше б помер их постоялец, чтоб все шито-крыто. Тут же стучал по дереву и плевал через плечо, но ведь мыслям не прикажешь. Две недели подряд, приходя в увольнительную к тетке, слышал одни и те же слова: без памяти, плох, а когда очнется – Бог весть. Жаклина выглядела озабоченной и усталой, но ругать племянника перестала и только раз обмолвилась: хоть бы узнать, кто этот парень да откуда, может, где-то мать плачет или жена… Жан пожал плечами и поспешно заговорил о другом.

Третья увольнительная едва не сорвалась: накануне полк снова посетил Сам и остался недоволен результатом проверки. Командиры, получив свое, гоняли рядовых, точно взбесились, и Жан уже решил, что по такому случаю весь личный состав неделю, а то и две просидит не в кабаках, а под арестом. Но – обошлось, рядовой Вельен лично ни в чем замечен не был, оружие у него исправное и вид молодецкий, и на смотре, устроенном начальством на скорую руку, отличился. Как не отпустить такого? О том, что образцовый рядовой мало не с жизнью простился, решив, что Сам по его душу пожаловал, командиры, понятно, не узнали – мысли читать еще не научились. И выйдя за ворота казармы, Жан вознес небесам короткую, но от души молитву. И попросил еще об одном: чтоб скорее уж закончилось это все, чтоб вернулось все, как было, и жить по-старому. Как, оказывается, можно устать от ужаса ожидания, как тянет к земле душу страх… иной, не боевой, нутряной страх беды, беды не за себя – за близких… Порой Жану казалось, что ненавидит он этого парня – бывшего принца, бывшего каторжника, так некстати ворвавшегося со своими тайнами и проблемами в их тихую с теткой жизнь.

И уже войдя в сени теткиного домика, Жан понял, что Господь его молитвы явно услышал: Жаклина, выскочившая ему навстречу с ведром в руке, вид имела озабоченный, но явно обрадованный. Жан замер. К добру или к худу? Что скажет она ему сейчас?

А тетка Жаклина, поблескивая глазами, сунула ему ведро и приказала:

– Иди-ка, милый, воды принеси. Да поживее, мне некогда. – И улыбнулась: – Твой-то найденыш…. очнулся ведь. Теперь, Бог даст, выживет. Я уж и не надеялась…