Отец Дуч молча шагал по залитым солнцем узким улицам Черры, украшенным затейливой архитектурой богатых домов да цветочными кадками. Совсем скоро солнце минует зенит, и поползут по мощёным дорогам тени, в которых с радостью укроются разного рода ублюдки.

Но и сейчас посреди бела дня четверо ублюдков не отставали от монаха, потерявшего к щедрому жесту Ланцо всякое расположение духа.

– Вам, молодой гант, поучиться бы у своего сотоварища благодушию и состраданию, – произнёс, наконец, священник не без раздражения. – Разве так поступают благородные бандиты Ланцо? Угрожают ли они ножом божьим служителям? Одобрил бы он такое поведение? Возможно, стоит поставить его в известность?

Фиаче с тошнотворно приторной улыбкой глядел ему в затылок.

– Не тебе рассуждать о благородстве, подлый ворюга, – произнёс он приветливым, елейным тоном. – Воровать у сирот станет лишь самая последняя мразь. Да мой отец просто само святейшество в сравнении с тобой, поскольку брал лишь богатейшие корабли, но воровать у нищих это удел мразей, таких презирают и пираты, и бандиты. Такие именуются святыми отцами. Но от святости давно уж ничего в них не осталось, – Фиаче покачал головой и зацокал языком. – Для меня свят лишь Ланцо, и понял я за годы знакомства с ним одну важную вещь – святой не только не должен баловаться излишествами, но и не должен быть мучеником. Ни ложь, ни горе не должны касаться его. Защищая его, я готов отдать свою жизнь. И лучше тебе помалкивать, дедуля. Это вновь передал тебе мой кинжал. Он у меня разговорчивый.

Спутники Фиаче насмешливо переглянулись. Отец Дуч поморщился с совершенно оскорблённым выражением лица, но не осмелился возразить и зашагал ещё быстрее, укоризненно качая головой. Остаток пути никто из них не проронил ни слова, а бандиты настороженно оглядывались, опасаясь недружественных обитателей переулков, за версту чуявших поживу или гостей с соседних территорий.

Ланцо не стал долее томить на солнцепёке своих людей, и после того как Фиаче и отец Дуч покинули площадь, громко объявил:

– Расходимся!

Его бандиты моментально рассыпались по углам как тараканы. Ступени у фонтана опустели, словно там и не было никакого полуденного сборища рыночных блюстителей.

– Эва диво! – усмехнулась Эппа, усевшись на прежнее место. Она расстелила свой плед на краю фонтана и устроилась на нём с явным комфортом, весело стуча пятками по каменному борту. – Ловко юркнули в свой муравейник.

– Нет, Эппа, – возразил Ланцо, присаживаясь рядом, – рынок не похож на муравейник. Здесь каждый сам за себя.

– Что ж это, каждый окрысился против других?

– Я не о том. Безумные идеи не способны сгрести этих людей в кучу. Здесь каждый безумен по-своему.

– И в чём же твоё безумие, Ланцо? – Эппа хитро и торжествующе посмотрела на него, но Ланцо лишь улыбнулся.

– Я боюсь муравьёв, – вдруг серьёзно ответил он. Глаза Эппы округлились.

– Что? Муравьёв? Этих мелких таракашек?

Ланцо кивнул. Эппа недоумённо развела руками.

– Чем они могут тебя пугать? Казалось мне, ничто вообще не способно устрашить Ланцо Эсперу. Ни злобные голодранцы в подворотнях, ни заносчивые ганты, ни сам потентат, ни Помоище, ни даже Скверна!

Ланцо рассмеялся.

– Бессмыслен страх перед всем, что ты перечислила, почтенная Эппа.

– Но муравьи…

– Именно их стоит бояться, – тихо, но веско изрёк Ланцо, сверкнув глазами. Эппа судорожно повела плечами, не то боязливо, не то недоверчиво.

– Как скажешь, отец родной, как скажешь. Но всё ж-таки почему…

Толпа у арки между ратушей и постоялым двором зашумела, послышались возмущённые выкрики, люди недовольно расступались и качали головами, и вскоре на площадь выскочил босой мальчишка. Он нёсся, спотыкаясь и стараясь ступать на горячие камни лишь кончиками пальцев. В руке он сжимал по башмаку – очевидно, долго бежал и решил поберечь обувь. Мальчик сильно запыхался, и, подскочив к фонтану, поначалу не мог вымолвить ни слова.