И чем дальше идет Иван,
тем лес становится все глуше,
пробираться по нему все туже,
а на сердце все беспокойнее.
«А лес ли это?» – подумалось Ивану.
И впрямь, места тут таинственные, человеком не хоженые:
путь-дорогу застилают заросли дремучие,
в траве шуршат твари рыскучие,
над головой парят птицы летучие.
Что за сторона неведомая, чужедальняя?
Сердце Ивана
страхом обуяло.

Встал, стоит, будто к земле прикованный, шагу шагнуть боится.

– Что за чертовщина такая? Неужто в сказку попал?

– Угу! – отозвалось с высокого дуба.

Это сова – ночная птица,
темноты не боится,
очами огненными сверкает,
незваного гостя понапрасну пугает.

А Иван, недолго думая, бросился наутек, только держи его.

Глава 3


А тем временем в далеком городе, в высоком белокаменном тереме, на тринадцатом этаже другая жертва дьявольских проделок несчастливой пятницы Ленка, сидя на полу, туго соображала, куда она попала. К сожалению, она была продвинутой девчонкой, поэтому всяких сказок не читала. И потому не знала, не ведала, что вместо собственного жилья попала в чертог бабы Яги, проще говоря, в избушку.

В блеске кошачьих глаз Ленка увидала жуткие вещи:

всюду валяются мешки холщовые,
друг на дружку поставлены чайники луженые,
на полу – дрова сложенные,
под потолком – травы сушеные,
в одном углу – кочерга с рогатиной,
в другом – метла с лопатиной,
в третьем кошка сидит,
очами блестит,
а в четвертом ворона черная, смоляная,
точно туча грозовая,
на шесте восседает,
важно изрекает:
– Кар, кар.
Посередь горницы – очаг нетопленый,
над ним – большой котел,
зловонным варевом полон.
Полы в доме дубовые,
стены тесовые.
Все кругом в копоти черной,
в паутине плетеной,
в пыли вековой.
И ни следа прежнего комфорта
и евроремонта.
Глянула на себя Ленка,
а на ней – лохмотья драные,
на ногах – лапти рваные,
на голове – космы лохматые,
грязные, косматые,
тряпицей худой увязанные.
Посмотрела она в горшок медный, да так и ахнула:
не Ленка это вовсе, девица-красавица,
а старуха древняя, некуда уж стариться,
носатая, горбатая,
беззубая и грубая,
в морщинах, со складками,
с патлами-прядками.
Нету блеска гламурного,
нету вида пристойного.

«Ах, вот кто беду накликал, – догадалась Ленка, вспомнив слова подруги-обидчицы и соседа безрогого. – Ну, я им еще покажу!».

Но угроза была напрасною.
Никак ей отсюда подобру-поздорову не выбраться.
В избе ни окон, ни дверей.
Опечалилась девица-старушка несказанно,
стала думу крепкую думать,
да ничегошеньки не удумает.
А тем временем голод ее одолевает,
пустое брюхо о себе заявляет.
Услыхала кошка Ленкино урчанье
и приносит ей за хвост мышку дохлую.

– Фу, мерзость какая, – вещает Ленка с отвращением. – Ну хоть бы что порядочное пожрать. А?

А кошка об ноги Ленкины трется,
ласково мяукает,
к чурбаку широкому подойти приглашает.
А на том чурбаке яства невиданные:
мыши летучие,
змеи гремучие,
кузнечики прыгучие.
Все сушеное, перченое,
к трапезе приготовленное.

– Ис-спробуй, мур-р, – нашептывает кошка голосом человечьим.

Сомкнувши очи и заткнувши ноздри, проглотила Ленка все разом и ощутила в себе силы великие.

Тут ворона, птица черная,
с шесточка встрепенулася,
подхватила крылышком плашку глиняную,
зачерпнула из бочки водицы тухленькой,
поднесла ее к устам Ленкиным.

– Испей, – каркает ворона голосом человеческим.

Ленка выпила все залпом, и зеленый блеск брызнул из ее очей, и все кругом светло-весело сделалось. И почудилось Ленке, что все ей тут по сердцу, и возликовала она, и расхохоталася.

А кошка с вороною —
подружки ее названые —
подле нее скачут-прыгают,
потешаются-радуются.
Тут кошка к очагу подбегает,
очами хищными сверкает,
и очаг от искр ее сам собой загорается,