ажно голову кружит,
за сердце хватает,
тоской удручает.
Ленка смотрит вокруг ошалело,
все в глазах ее потемнело,
стала с горя кружиться-метаться
да на части рваться-кидаться.
По опушке топчется-рыщет,
след вещей утерянных ищет
и нашла-таки косточку малую,
косточку малую, в спешке забытую.
Вот и все, что осталося,
вот и все, что Ленке досталося.
Ленка птицею дикою мечется,
одинокой волчицею плачется,
криком кричит, надрывается,
с горем своим да не справится.
Такого-то горюшка
не знала дотоле Аленушка.
Разве что раз единый
(припомнился случай старинный)
не пустили ее предки на стрелку —
закатила истерику Ленка.
Страшно убивалася,
чуть с жизнью не рассталася,
убиться пообещала,
чуть из дому не убежала.
А нынче-то и того пуще:
горе-то еще круче.
Мучается Ленка-мается,
в ошибке своей горько кается,
что хитрость старухину не распознала,
умысел тайный не разглядела,
к избушке вовремя не подоспела.
Неспроста Яга опасность учуяла,
неспроста карга место покинула,
избушку прибрала —
Ленку вокруг пальца обвела.
Ленка мучается-мается,
откуда беда взялась, додумать пытается.
Все себя корит,
про себя говорит:
– Видно, худо я одевалася,
видно, бедно я наряжалася,
волосы чесала непышно,
уста красила неярко,
плохо квартирку-то я обставляла,
небрежно добро-то приберегала.
Вот и соблазнилась старая замухрышка
на мою избушку-лачужку.
Вот мне и проклятие
на мое непонятие,
тяжкое мне наказание
за позднее мое разумение.
Ленка плачет-мается,
рыдает-убивается,
туда-сюда ходит и ходит,
места себе нигде не находит,
душу свою понапрасну терзает,
куда податься дальше, не знает.
А теперь-то податься ей некуда,
а теперь-то искать ей и нечего.
Тяжелехонько Ленка вздохнула,
напоследок еще раз взглянула
на дубы на могучие,
на кусты на колючие,
на траву на примятую,
на опушку проклятую.
И, бросивши сеть бесполезную
да мешок с кочергою железною,
что назначались врагу —
изловить бабу Ягу,
побрела горемычница-девица
по лесной по дремучей беспутице.
Старухою дряхлой идет-ковыляет,
метелка устало за нею хромает.
Сколько дней ходила, плутала,
и сама-то не знала.
И сама-то не знала,
сколько дней не спала, не дремала,
сколько дорог утоптала,
сколько сил потеряла.
Не сносить бы ей ног,
только бог ей помог.
Наступил конец скитанию долгому —
вышла Ленка к пруду широкому,
к пруду широкому, к пруду глубокому.
Присела на часок
на крутой бережок,
на камешек беленький,
камень прибрежный;
сидит, пригорюнилась,
плачет, опечалилась.
Глядит в воды темные,
думает думы томные:
– Ой ли, доля моя незавидная,
доля-долюшка, сердцу обидная.
Что ты сделала, доля, со мною?
Ой, лишила меня ты покою.
Были грезы сладкие девичьи,
стали горькие слезы старушечьи.
Невзлюбила меня доля-долюшка,
загубило меня горе-горюшко.
Свет мне белый не милый,
темный лес мне постылый.
Где найти, где сыскать мне спасение?
Нет нигде мне теперь утешения.
Аленушка все сидит, не привстанет,
тихо ропщет, горестно плачет,
вздохи роняет,
голову склоняет,
голову тяжелую,
мыслей полную.
А мысли все об одном —
об Иванушке дорогом:
– Кабы с ним беда не стряслася,
страху ему познать не пришлося,
кабы ему с Кощеем не встретиться,
кабы силою с ним не помериться
в поле да в ратном
в бою да жестоком.
А Иван-то не знает, не ведает,
ох, про смертную тайну Кощееву.
Ваня-Ванечка, сокол мой ясный!
Где теперь ты, мой милый, прекрасный?
Об тебе только сердце печалится,
об тебе лишь душа моя жалится.
Обойди тебя лихо сторонушкой,
сохрани свою буйну головушку.
А моя-то уж доля пропащая,
горемычная, непутящая.
Так Аленушка
все на камешке
плачет-рыдает,
слезы роняет.
Слезы мутные
в воды темные
тихо падают,
звонко капают:
кап-кап.
Не капайте, слезоньки,
не мучайте девицу.
А Ленка все плачет,