Я сплю, отчетливо подумала Леся, мне сначала Михась виделся, теперь вот – что сиськи выросли. И задница, что ли, больше стала? Леся отодвинула пластиковую шторку, ладонью протерла запотевшее зеркало и уставилась на себя.

Волосы гуще, губы – ярче, россыпь веснушек, а глаза – медовые.

– Это не я, – сообщила Леся зеркалу.

Кто-то двигался у нее за спиной. Кто-то еще был в ванной. Могучий торс, покрытый жесткими русыми волосами, крепкие рабочие руки. Михась обнял ее за талию. Леся обернулась навстречу. Лилась горячая вода, заполняя санузел клубами пара, и все это – мерещилось. Усы его щекотные, твердые губы, горьковатое со сна дыхание, нежность и настойчивость, и нетерпеливость сначала. Этого просто не было, и не падали с бачка унитаза янтарные бусы, и Леся не дышала хрипло, обняв Михася за шею, не впивалась зубами в его плечо, чтобы не закричать, и он не стонал прерывисто, не шептал в ухо: кохана, кохана, сонечко.

Она сидела на древнем мокром кафеле, дышать было нечем. Никого, конечно, не было рядом. Леся протянула руку и толкнула дверь, чтобы пустить немного воздуха. Огладила себя: минус первый, жопы как не было, так и нет, выступают цыплячьи ребра. Поднялась, сверилась с отражением: да, это она, – ни медовых глаз, ни пухлых губ, ни Михася.

– Сдурела? – Юра стоял в коридоре. – Ты что там полчаса плещешься? Миллионерша? Счета знаешь, какие придут?

Леся закрыла дверь перед его носом.

Туман, заливающий «Барахолочку», был сегодня ниже и реже. До начала рабочего дня оставался еще час, и Леся, обрадованная тем, что рыночек так рано открыт, нырнула под арку. Сегодня она не шла – летела, перепархивая через лужи, раздвигая руками дождевые струи, янтарь грел, волны тепла проходили сквозь тело, и немного саднили губы, расцарапанные о несуществующие усы несуществующего человека.

Вроде бы вон та гора темных тряпок – бабка, продавшая Лесе бусы. Через три человека от входа, между худой, растрепанной женщиной и обожженным солнцем, как глиняный горшок, дедом. Леся шагнула к ней, шагнула еще – но расстояние не уменьшилось, бабка не стала ближе, серолицая и дед – тоже, и все остальные торговцы будто отодвигались от Леси, стоило пойти в их сторону, а мутные струи тумана скрывали наваленные на клеенках у ног вещи.

Над рынком было тихо, как бывает осенью на клюквенном болоте, и стоял тот же стылый холод. Леся съежилась, обхватила себя руками.

Часы на руке пискнули – половина девятого. Она проторчала здесь тридцать минут. Леся развернулась – и сразу оказалась перед выходом. Обернулась через плечо: фигуры торговцев дрожали, расплывались, таяли.

Она побежала к офису, отяжелевшая, отсыревшая, вымерзшая, и была встречена верстальщицей Кристиной, крикнувшей, как только Люся переступила порог:

– Аванс сегодня будет! По пятьсот!

Триста из них надо занести в ломбард, выкупить обручку. Если у Кристины верные сведения…

К обеду явилась Людмила Лаврентьевна, блеснула бриллиантом в ушке, милостиво склонила голову: заходите, девочки, порадую вас. И девочки радовались, получая по купюре на нос, щебетали, голодно сглатывали, звонили родителям. Леся сидела за компьютером и разглаживала обеими руками мятую пятисотку. До зарплаты – хорошо, если две недели, триста – за кольцо, а чем платить за квартиру? И двести на еду. Мешок картошки, что ли, купить, проживут на картошке.

Звякнул телефон: Юра прислал бесплатную смс-ку «перезвони мне». Денег на счету у Леси не было, она, горя щеками, попросила Кристинин аппарат, выскользнула в коридор, набрала мужа.

– Ты какого хрена так долго? – возмутился Юра. – У меня тут беда!