В одном из простенков висело большое зеркало. На тесовых перегородках, оклеенных обоями, были развешены в рамках под стеклом фамильные фотопортреты и похвальные листы об окончании начальной школы братом Ваней, сестрой Мотей и мною (старшая сестра Маня начальную школу не окончила).

В зале горницы было три окна, в боковой комнате и в прихожей также было по окну. В зале под образами стояла тумбочка и длинный дубовый стол, в одном из простенков – шкаф с посудой (шкаф «буфет» был изготовлен отцом с резной токарной художественной работой). На одной из стен зала висели большие настенные часы с гирями, с суточным заводом. Вдоль стен зала были расставлены венские стулья (дюжина), на подоконниках были цветы в банках (герань, «Ванька мокрый» и др.).

В кухне были лавки (скамейки и табуретки). Не в почёте у нас были цари и крупные сановники, их портретов, в отличие от других деревенских домов, у нас не было. В боковой комнате стояли три деревянные кровати.

Большое место для жителей деревни занимал кустарный кожевенный завод нашего деревенского мужика, Матвея Ивановича Бабыкина. Завод был расположен неподалёку от деревни, на берегу протекавшего ключевого ручья, берущего начало в деревне Пешково. Ручей был перегорожен плотиной, и вода самотёком по деревянным желобам текла в сырейный цех, где замачивали кожи, и в красильный цех, где после обдирки шерсти с кож на станковом ноже их красили в чёрный цвет. После просушки и чистки кожи принимали товарный вид.

На заводе не было никаких механизмов, всё делалось вручную. Производственные цеха освещались керосиновыми лампами. Сырейный и красильный цеха напоминали копию ада: мокро, грязно, вонь неимоверная. Грязная, тухлая вода из цехов вытекала в нашу речушку Безуменку, а затем попадала в речку Лопасню. Наш «нижний» луг был загажен. Сено, скошенное с этого луга, неохотно поедалось скотиной.

На заводе работало около сотни рабочих, жителей нашей деревни и окрестных деревень. Дико теперь слушать, а было так, что перерыв на обед (12 часов дня) возвещался «гудком-голосом» путём протяжного завывания во всю силу лёгких рабочего обдирочного цеха, Серёжи, по прозвищу Канарейкин (за его красивый голос) по фамилии Воронин.

Да, многие из известных мне рабочих носили прозвища: «Воробей» (Котов), «Каликан» (Хромов), «Жук», «Кудым» и т. д. Большинство из рабочих были горчайшими пьяницами. «Казёнка» была в деревне Баранцево, в 4—5 верстах от нашей деревни.

После получки некоторые рабочие не работали до тех пор, пока не пропьют всю зарплату. После пьянки опять с повинной головой к Матвею Ивановичу. «Благодетель» вновь брал провинившегося на работу, но сбавлял зарплату. За это в пьяном угаре рабочие окрестили М.И. «кровопийцей».

Дело было прибыльное, и богатство Матвей Ивановича росло не по дням, а по часам. Рабочий день продолжался более 12 часов. Сам Матвей Иванович имел внушительный вид. Большой ростом, статный, широк в плечах, рассудительный в речи, нетороплив в движениях. Широкая чёрная борода лопатой, большие серые глаза и широкий с рябинками нос. Всё это невольно заставляло относиться к нему с уважением. Под стать себе он подобрал супругу, Александру Герасимовну, дородную, холеную. М.И. взял её из богатой семьи Кочетковых, жителей соседней деревни Крюково.

В Крюкове у Кочетковых была кубово-красильная фабрика с применением механических двигателей. С женитьбой М.И. на А.Г., которая, видимо, принесла с собой хорошее приданое, дела его пошли в гору. В деревне о том, как разбогател М.И., ходили и такие слухи, будто супруги Бабыкины, будучи в Крюкове в гостях у Кочетковых, задушили во время сна брата А.Г. (шурина М.И.), выкрали из под подушки ключ от несгораемого шкафа и украли все ценности. И будто бы А.Г. казалось, что в лесу, который назывался «осинки», каждый вечер зажигалась лампада, которую она наблюдала из окна своего дома (дом был крайний, направленный в сторону дер. Крюково), вечное напоминание о совершённом ими преступлении. Легенда, видимо, недалека от истины.