– Джим-Боб Хупер ей помог, – успокоил его Майерс. – Это кучер миссис Олдердайс, который правил двуколкой. Немного корма и целебной мази тотчас вернули бедную животину в хорошее расположение духа.

Джейми с внуком одновременно кивнули, полностью удовлетворенные ответом.

Дальше разговор сосредоточился на причинах дуэли; я встала из-за стола, не дослушав. Фанни незаметно вернулась на кухню и сидела на краю скамьи, улыбаясь собственным мыслям и шуткам Джона Куинси. Проходя мимо нее, я наклонилась и шепотом спросила:

– Ты не знаешь, где Жермен?

Она моргнула, все еще находясь под действием чар необычного гостя, но охотно ответила:

– Знаю, мэм. Думаю, он на крыше. Сказал, что хочет побыть один.

Жермен действительно был на крыше. Он сидел на полу незаконченной спальни в пристройке с односкатной кровлей на втором этаже, обняв подтянутые к груди колени и уткнувшись в них лбом. Маленький темный комочек на фоне белой постели.

Живое воплощение горя – и портрет человека, отчаянно нуждающегося в утешении. На что тогда нужны бабушки? – вспомнились слова Дженни.

Осторожно, чтобы ненароком не свалиться вниз, я обошла комнату, цепляясь за перекрытия и благодаря Бога за сухую безветренную погоду. Стояла тихая звездная ночь, наполненная еле слышным шелестом сосен и крылышек ночных насекомых.

Наконец я пробралась к нему и села рядом; ладони у меня немного вспотели.

– Что случилось, мой хороший?

– Я… – внук осекся, быстро глянул через плечо и придвинулся ближе. – Я получил письмо, – прошептал он, прижав руку к груди. – Мне его дал мистер Майерс; там было мое имя.

Понятно, почему мальчуган так разволновался. Как и Фанни, Жермен впервые получил письмо, адресованное лично ему.

– От кого оно?

– От мамы. – Он нервно сглотнул. – Я узнал почерк.

– Ты его еще не открывал?

Жермен покачал головой, не отнимая руку от груди – будто письмо могло вдруг взять и улететь.

– Жермен, – ласково сказала я и погладила его по спине, ощущая под фланелевой рубашкой худенькие лопатки. – Мама тебя любит. Тебе нечего бо…

– Нет, не любит! – выпалил он и сжался в комок, словно поглубже пряча обиду. – Она не может меня любить. Я… я убил Анри-Кристиана. Она даже видеть меня не желает!

Я обняла его и притянула к себе. Положив голову мне на плечо, Жермен заплакал навзрыд. Тихонько раскачиваясь, я утешала его, словно маленького ребенка, хотя он давно уже вышел из нежного возраста.

Что еще я могла поделать? Говорить, что он ошибается, бесполезно; в таких случаях дети не верят словам, даже правдивым. К тому же, положа руку на сердце, это было не столь очевидно.

– Ты не убивал Анри-Кристиана, – твердо сказала я. – Ведь я тоже была там и все видела.

Действительно была – и ни за что не хотела бы пережить подобное вновь. Одно лишь имя Анри-Кристиана навевало жуткие воспоминания: запах гари; грохот взрывающихся бочонков с чернилами и лаком; объятый ревущим пламенем чердак; Жермен, повисший на веревке высоко над камнями мостовой. Он отчаянно тянет руку к маленькому братику…

Но увы… На глаза навернулись слезы, и я обняла внука покрепче, уткнувшись лицом в его волосы, пахнущие детством и мальчишеской невинностью.

– Даже вспоминать страшно, – вздохнула я. – Ужасная трагедия. Только это был несчастный случай. Жермен, ты изо всех сил пытался его спасти. Сам ведь знаешь.

– Да, – выдавил он. – Но не смог! Не смог, бабуля!

– Знаю, – шептала я, покачиваясь вместе с ним. – Знаю.

Постепенно чувство горя и ужаса уступило место печали. Мы тихо плакали, шмыгая носами; затем я нашла в кармане платок и дала ему, а сама вытерла лицо фартуком.