Однако Сигизмунд ошибся. Торжество его ограничилось одной только Оршинской победой, и других вредных последствий, как увидим, она нам не принесла.

Узнав о поражении нашем под Оршей, смоленский владыка Варсонофий, только что приветствовавший Василия Иоанновича в его древней отчине и присягнувший ему, послал к Сигизмунду своего племянника с письмом, в котором говорил: «Если пойдешь теперь к Смоленску сам или воевод пришлешь со многими людьми, то можешь без труда взять город». Но смоленские бояре и простые люди хотели остаться за Москвой и сообщили великокняжескому наместнику князю Василию Васильевичу Шуйскому об измене Варсонофия. Этот Василий Васильевич Шуйский был человеком решительным; он тотчас же схватил изменника-владыку вместе с соумышленниками и посадил под стражу, а когда к городу подошел Константин Острожский только с 6-тысячным отрядом, надеясь захватить Смоленск благодаря сочувствию жителей, то он и его воины были поражены страшным зрелищем: они увидели висевшими на смоленских стенах всех изменников, причем на них были и все подарки, недавно полученные от великого князя Василия Иоанновича; кто получил соболью шубу, тот был и повешен в этой шубе; кто получил серебряный ковш или чару, тому они тоже были привязаны на грудь; только один Варсонофий из уважения к его сану был оставлен в живых. Эта решительная мера подействовала, разумеется, на остальных смолян самым отрезвляющим образом, если в некоторых из них и шевелилось желание передаться королю. Константин Острожский тщетно посылал к ним грамоты с предложением передаться Литве и тщетно же делал приступы к городу; все горожане бились крепко и без лести; когда же он решил отступить, то Шуйский с московскими ратными людьми и смолянами вышел из города, чтобы преследовать его, и взял значительную часть обоза.

Этим закончились наступательные движения литовцев после их победы под Оршей; вслед за тем обе стороны надолго прекратили военные действия. Москва, очевидно, нуждалась в отдыхе, а в Литве, несмотря на блестящий успех под Оршей, королю не было никакой возможности собрать необходимое количество войска, так как своевольным панам война уже надоела и мало кто из них хотел идти под королевские знамена. Вот что, между прочим, писал по этому поводу Литовской раде киевский воевода Андрей Немирович: «Крымский царевич прислал ко мне с известием, что он со всеми людьми своими уже на этой стороне реки Тясмина, и требовал, чтобы я садился на коня и шел бы вместе с ним на землю Московскую; в противном случае он один не пойдет на нее. Я писал к вашей милости не раз, чтобы вы научили, как мне делать; но до сих пор вы мне не отвечали… Писал я к старостам и ко всем боярам киевским, чтобы ехали со мной на службу господарскую; но никто из них не хочет ехать…»

Несколько деятельнее литовских панов служили Сигизмунду его крымские друзья за ежегодную дань в 15 тысяч червонцев. Когда в 1515 году умер Менгли-Гирей, то его наследник Магмет-Гирей прислал в Москву посла с упреком, что великий князь нарушил с ним договор и без позволения Крыма взял Смоленск: «Ты нашему другу королю недружбу учинил: город, который мы ему пожаловали (Смоленск), ты взял от нас тайком; этот город Смоленск к литовскому юрту отец наш пожаловал, а другие города, которые к нам тянут – Брянск, Стародуб, Почеп, Новгород-Северский, Рыльск, Путивль, Карачев, Радогощ, отец наш, великий царь, твоему отцу дал. Если хочешь быть с нами в дружбе и в братстве, то помоги нам казною, пришли нам казны побольше…» Затем хан требовал кречетов и других драгоценностей. Московский же доброхот, крымский мурза Аппак писал великому князю: «У тебя хан просит восемь городов, и если ты ему их отдашь, то другом ему будешь, а не отдашь, то тебе другом ему не бывать: разве пришлешь ему столько же казны, сколько король посылает, тогда он эти города тебе уступит. А с королем им друзьями как не быть? И летом и зимою казна от короля, как река, беспрестанно так и течет, и малому, и великому, всем уноровил…»