Тогда Василий вызвал к себе в Новгород Оболенского и псковских посадников, сам разобрал это дело и, признав, что виновны в нем псковичи, а не его наместник, положил опалу на посадников: он велел их схватить и раздать детям боярским по подворьям. Устрашенные посадники и другие псковичи стали бить челом Василию, что сознают свою вину, и просили, чтобы государь пожаловал отчину свою, Псков, устроил, как ему, государю, Бог известил.

На это челобитье Василий объявил им через бояр свою волю: «Вечевой колокол свесите, чтобы впредь вечу не быть, а быть во Пскове двум наместникам, и по пригородам быть также наместникам; государь сам хочет быть во Пскове, помолиться Святой Троице и всему указ чинить, как судить наместникам во Пскове и по пригородам…»

Известие об участи посадников привело жителей Пскова в ужас. Они собрали вече и стали думать: «ставить ли щит против государя» и приготовляться к обороне, или, памятуя крестное целование, что нельзя на него поднять рук, подчиниться его воле. Последнее мнение взяло верх. Скоро прибыл во Псков великокняжеский дьяк Третьяк-Далматов, собрал вече и передал на нем требование Василия относительно колокола и наместников. Делать было нечего. Псковичи горько плакали, прощаясь со своими старыми правами, бросались друг другу на шею и обливались слезами, а на рассвете другого дня в последний раз по звону своего колокола собрались на вече и держали Далматову такое слово: «В летописях наших написано, с прадедами, дедами и с отцом великого князя крестное целование положено, что нам, псковичам, от государя своего великого князя, кто бы ни был в Москве, не отойти ни в Литву, ни к немцам; отойдем в Литву, или к немцам, или станем жить сами собой без государя, то на нас гнев Божий, голод, огонь, потоп и нашествие поганых; на государе великом князе тот же обет, какой и на нас, если не станет нас держать в старине; а теперь Бог волен, да государь в своей отчине городе Пскове, и в нас, и в колоколе нашем, а мы прежней присяги своей не хотим изменять и на себя кроволитие принимать, мы на государя рук поднять и в городе запереться не хотим; а хочет государь наш, князь великий, помолиться Живоначальной Троице и побывать в своей отчине во Пскове, то мы своему государю рады всем сердцем, что не погубил нас до конца».

После этой речи, полной достоинства и скорби, вечевой колокол был снят; через несколько дней прибыли во Псков московские воеводы, которые привели жителей к присяге, а затем и сам Василий. Жители вышли ему навстречу за три версты от города и ударили челом в землю. Василий вежливо спросил их о здоровье. «Ты бы, государь наш, князь великий, царь всея Руси, здрав был», – отвечали они ему.

После этого Василий поехал помолиться к Святой Троице, а на другой день отдал распоряжение о переводе 300 самых влиятельных семей в Москву. Это было, очевидно, сделано, чтобы предупредить те крамолы, которые так долго шли в Новгороде после присоединения его Иоанном III и окончились только тогда, когда была принята такая же мера – вывод всех влиятельных и недовольных людей в московские волости.

Действительно, мера эта оказалась очень разумной.

Присоединение Пскова к Москве обошлось без капли крови и без единой казни и не вызвало никакой крамолы в будущем. Василий прожил в городе четыре недели, устраивая в нем новое управление, и выехал в Москву, оставя своими наместниками бояр Григория Морозова и Ивана Челяднина, при дьяке Мисюре Мунехине, а в виде засады или гарнизона – 1000 московских боярских детей и 500 новгородских пищальников.

«Так, – говорит летописец, – исчезла слава псковская». По его мнению, эта беда постигла псковичей «за самоволие и непокорение друг другу, за злые поклепы и лихие дела, за кричанье на вечах; не умели своих домов устраивать, а хотели городом управлять».