Мёртвые берёзы – призраки водили кругами по хрустящему леденистому мху. Толкали в талую зыбь.

Нащупал Наран еле заметную тропу. Прошёл по ней всего ничего. Навстречу вылетела стрела, пущенная из самострела. Хорошо, что с детства приучился увёртываться от стрел. Не рискнул дальше идти по тропе.

Ни на шаг не подкрался к цели. Два дня кидался от болота к болоту, прогибался шатким ковром под ним мох, мешали идти рубиновые кочки, усеянные прошлогодней клюквой, тлеющей искрами на фоне снега.

Никаких примет: кругом рыжий мох и чахлые деревца в туманной дымке. Холодной ночью мерцали звёзды.

Нельзя было лечь, не найдёшь сухой земли. Промокли ноги и одежда от злой воды. А заветного острова и в помине нет.

На третье утро, когда он уже падал от изнеможения, внезапно в отдалении блеснула речка. Отодвинулись болота. Безвестная протока заградила путь.

На возвышенной гряде, не заливаемой водой гриве, росли вперемешку берёзы, мрачные кедры и лиственницы.

На рыхлом снегу покоилось обтёсанное бревно. Присел на него Наран, решил перевести дух. Слетелись, закричали над ним птицы. Дрогнуло, перекатами прокатилось эхо.

С грохотом упал перед ним чёрный камень. И жуткий рёв ветра пронёсся по воздуху. Кто-то неведомый желал ему напасти смерти. Без сомнения – лютый демон! Камни кидает. А гор-то рядом нет!

Струхнул Наран.

“Вай, беда! Как теперь выбираться из тайги?”

Полетит его голова с плеч, если он вовремя не исполнит наказ Тайбуги. Сабля палача не станет его спрашивать, что он заплутался оттого, что хотел стать проповедником «пегой орды», славя у инородцев заповеди Мухаммеда. Даже то, что лишь он один из тысячи воинов знает язык вогулов, не сбережет ему жизнь.

Глянул наверх, а среди ветвей в лучах розового солнца, между рядом растущих девяти елей и одной лиственницы причудилась ему старая избушка на столбах из широких колотых плах. Конёк крыши венчала затейливая голова глухаря. На стволах елей вырезаны злые личины с прямыми носами – менквы9.

Утешился Наран. Легче на душе стало. С голоду не пропадёт. Будет терпеть. Ожидать хозяина. Воды в реке весной много. Приплывёт кто-нибудь к сумьяху10 или на олене приедет.

Вот только амбарчик высоко от земли. Снизу ветки обрублены. Медведь и человек не заберётся.

А вдруг эти ели корнями опираются под землей на гору Сумер11? Не оттуда ли бросили в него камень?

Отошёл Наран подальше от тёмного места. Вдруг он чем-то прогневал духов? Из сухих сучьев возле реки на старом кострище разжёг огонь.

Запел песню о милом раздолье, о том, как он первый раз пустил стрелу из лука в коршуна.

Мальчишкой, не боясь змей, ловил их, прижимая голову палкой с развилкой на конце. Змеи крутились, били по его босым ногам хвостами.

Однако в этой холодной земле нет змей. Голод расслабил его волю.

Задремал, согревшись у огня, воин орды. Сколько мертвецки проспал – не помнит.

Приснился ему сон: Дамира протянула к нему руки.

“Повелитель моего сердца, – шептала она, – дай взгляну на тебя. Без тебя я умру. Вернись, вернись, вернись…”

Вдруг чёрная тень мелькнула по небу, заслонила Дамиру, и он ясно услышал голос великого Чингисхана:

“Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка. Иначе да будет казнен он сам, и начальник той части, который его принял…"

Плачущий голос звал Нарана, вздрогнув, тот очнулся в холодном поту.

Перед ним стояла красивая незнакомка в малице, украшенной меховой мозаикой и бисером.

Не стыдясь мужчину, она откинула капюшон с оленьими ушами, натянула лук и прицелилась в него стрелой с наконечником в виде ножа.

На древке было три пера из крыльев и хвоста сокола, чтобы быстрее молнии пронзить жертву.