– А всё отчего-о-о? Покровитель ему – Би-ро-о-н! А тому спосо-о-бнее через Шомберга себе и немецким родичам заводы вы-ы-хитрить. Вон теперь ужо и к богатейшему руднику Благода-а-а-тному лапы загребущие протянул.

– А ну, как и наш заводик приглянётся? – опасливо вскинул голову от полка Арцыбашев.

– Эт верно, захочет сено коза, так сразу и будет у воза. Но пока нет регламента, Ирбинское железо ещё послужит России. Это я тебе обещаю. Хотя, сам понимаешь, полушечки[38] с каждого пудика всё одно отсыпятся Бирону в секретну кубышку. Не без того! У него ведь потайная подкладка дороже кафтана[39]. На что-то же ему надо покупать именья в Польше и Германии, конские заводики, экипажи…

Татищев угрюмо кивнул денщику:

– Ну, Афоня, начинай, а то совсем ослабну, не выдержу.

Денщик только того и ждал, подправил веничек, взял другой и пошёл хлестать двумя руками по очереди. Барин охнул:

– Вот, вот. Терзает Рассеюшку, аки жертву беззащитную, курляндское чудище быкоголовое… – А когда Афоня отстегал своё, еле поднялся, выдохнул и воинственно пообещал: – Но я ещё тот поперешник, пободаюсь с златорогим Минотавром за наш заводик. – С помощью денщика сполз с полка и побрёл в предбанник к кадушке с водой. По ходу повелел: – Сам охолонусь. А ты поддай-ка ещё парку гостю! Ажно чтоб уши в трубочку заворачивались! – И хитро улыбнулся разомлевшему Арцыбашеву: – Ну, друг мой ситный, держись. Аки попотеем, так и умом просветлеем.

И только Афоня взялся за гостя, как тот, покряхтев и постонав с минуту, вдруг вскинул голову:

– Батюшки святы! Совсем запамятовал! Да погодь ты, Афоня, передохни малость. – Он торопливо слез с полка и поспешил вслед хозяину: – Никита Васильевич, я что вспомнил-то…

Татищев отдыхал, попивая ядрёный квасок из деревянного ковша.

– А я что говорил? Эк ты скоро умом просветлел, однако. И что за спешка такая? Хуть обмойся для начала, да кваску медового спробуй. Знатный квасок-то.

Арцыбашев отмахнулся от протянутой кружки с квасом и, нетерпеливо заворачиваясь в белоснежную простынь, с придыханием заговорил:

– Я же какой гостинец тебе привёз! От абаканского воеводы Римского-Корсакова.

Он бросился к своему дорожному саквояжу, вытащил холщовый свёрток, отодвинул в сторону бочонок с квасом, осторожно развернул холст и хлопнул ладонью: – Вот! Глянь-ка, это наш Хонгорай, где, даст бог, и будет учреждён Ирбинский завод. Ну как?

Татищев, разглядывая холст навроде карты с нарисованными идолами, задумчиво спросил:

– Что за языки там проживают? Я ведь дале Урала в тех местах не бывал.

– Мы их зовём татарами, а оне себя хоораями кличут. И вправду чудный народец: живут в войлочных круглых избах, хлеба не сеют, животину разводят, навроде башкыр. А князья их, как магометяне, несколько жёнок имеют. Один их князёк, по прозвищу Курага, мне затейную вещицу преподнёс. Хочу её своей сестре любезной подарить. – Арцыбашев снова нырнул рукой в карман саквояжа и вытащил серебряные серьги с коралловыми бусинами, с двуглавыми рублёвиками и алыми шёлковыми кисточками. Каждая из серёг соединялась фигурной тоненькой цепочкой. Всё это сверкало и переливалось ювелирной ремесленной красотой и магией непонятных знаков.

– Затейливая диковинка, – невольно залюбовался Татищев. – А ежели и впредь такие куртиозные вещи у вас будут найдены, то отправляй их сразу в Академию наук. А коли там награждение дать не изволят, то я, не жалея своих денег, буду давать.

И тут советник просветлел взором и затаённо усмехнулся:

– Похоже, и мои мозги русская баня ладно пропарила! Вот что, сударик, задержись-ка ты у меня на некое время. Прожитьё определю в боковушке. А завтра я сызнова толкнусь к государыне с Указом. Спыток – не убыток. Авось отбудешь до рудника с подписанной бумагой. – И крикнул денщику: – Афоня, примай гостя на второй заход! А то и ночь уйдёт, сон уведёт…