А, он ветеринар, будет, сначала искать, а потом тянуть семенничёк, да ещё вместе с мошонкой, как будто они сами по себе существуют и живут отдельно в разных местах, как люди в разных комнатах.

Умора, а не инструкция для работы, такой серьёзной и ответственной, у деда и тянуть, подтягивать как малыши штаны шаровары с плохой резинкой, такое тогда было…

А дальше, а дальше, ничего, обрыв бумаги, вдруг листок такого ценного документа, вдруг. Да кто посмел, кто – то оторвал. И кто же это мог такое сделать, или сам рванул листочек, такой ценный теперь.

Сел у крольчатника, задумался и долго смеялся. Хотя зайчику сейчас и потом было не до смеха. А он смаковал, как в комнате смеха и разбирал по буковкам методику.

… Ну как это кролика, уложить, привязать тесёмочками, ага, фронтовой тебе лазарет устроить. Да ещё на спину, род дом что ли? Так там сами роженицы ложатся, и сейчас, и в роддоме и дома, когда фундамент закладывают, а это кролик. Нет, заяц дикий, а не киса, мурлычит, поёт кошачьи песенки, романсы про хозяйские шансы, когда её приглашают на тряпочку мягкую, и гладят ей животик, так она ещё устроит, музыкальное сопровождение, от хорошей жизни. Ой, умора. Заяц так ножками задними, рванёт и вены драгоценные деду вскроет…

Было такое у соседа, тоже много кроликов выращивал с любовью. Теперь всё, поставил точку. Разлюбил он такое опасное хозяйство.

Позвал дед бабулю, но она его юмор не оценила. Резко закрыла дверь, и остался дед один на один с этим мучеником, бывшим свободолюбивым зайцем.

… *Прощай мама, прощай папа, прощай родная семья, завтра утром, на рассвете… расстреляют здесь меня.* Эти сердешные песни мы пели в детстве, когда попали в детдом,…хотя там, конечно, такого и не было. А зайца ожидало хуже,– экзекуция…

И что было дальше, Боже мой, ой мааа! Ой, мама, мама, маменька, верни меня домой, в степи крымские, в огороды людские с капустой и морковкой сладкой…

… Так пели, недозволенные, блатные, переделанные на свой лад, песенки в нашем ремесленном училище, за что и наказывали раньше, в пятидесятые годы, а тут посерьёзнее. Ему теперь не до смеха.

Хоть и зверюшки, и братья наши меньшие. Бывает, бывает, пострашнее…

Средневековье… Дикое.

Дед только начал подготовку, к проведению операции, а он, стервец, спрятал своё добро от страху, от греха подальше, когда его только начали, начали полосовать своим скальпелем. Спрятал своё оставшееся добро – семенничёк, это по научному, а дед не смог, не обнаружил такую пропажу.

И, теперь уже, одним яичком – осиротевшим,… оставался героем и как вышел с больничного санаторного режима питания, и режима реабилитации… почувствовал себя почти Гераклом, когда тот совершал свой знаменитый тринадцатый подвиг…

А кролики снова десятками стали появляться в нашем крольчатнике…

Не по плану…

Зайчик вдруг вспомнил как ему шептала та, последняя, пушистая красавица и теперь уже совсем последняя, песню эту запомнил,– …уж, и мнеж, и, тебеж… замуж, невтерпёж. Такая красавица была, эта, почти зайчиха. Песню такую ласковую спела, прелюдию любви. А потом ещё…усомнилась, что ли. Частушкой запела, это было, по-видимому, по -прежнему и по пустому – думать о тех сладких минутах прошедшей молодости.

До.

И.

После…ттт, того, страшного суда со скальпелем, который хуже гильотины.

Опять проходили дни, и, нет тебе, ни больничного пособия, ни усиленного питания для выздоравливающих, ох, неет,– оскоплённых.

А заяц переносил и переживал так же, как быки, жеребцы и другие помощники людей, которых готовили к труду и обороне. Они все очищенные, как говорил зоотехник, после того, просто вкалывали, как ишаки-ослики, работали, не покладая рук и ног, не тратили свои богатырские силы зря. Иные просто нагуливали сало, для колбасы, увы, не себе. Человекам. А быки – волы, трудились, таская тяжёлые телеги…и, на шеях ярмо…до конца дней своих.