А годы мчались, а реки, бурля и пенясь на перекатах, всё несли и несли вперед свои воды. Дениска (я, извиняясь, Денис Александрович) тем временем плыл, управляя веслом, по течению. Плыл и радовался, что все хорошо у него складывается по жизни: ежели идет по канцелярии, то все пред ним, все еще, по сути, мальцом, шапки ломают, немилосердно гнут спины, заискивающе ловят каждое произнесенное им слово и даже мимолетному взгляду радуются, точно детки малые, когда оных одаривают шоколадкой. Теперь Дениска важничает, позволяя окружению его любить. Теперь Дениска уже ходит не так, как прежде: перестал горбиться – грудью, выпячивая ее нещадно, всё вперед да вперед. Нет, Дениска возвращает себя и в прошлое состояние, но лишь в том случае, когда оказывается пред светлыми очами своего Покровителя: тут он тише воды и ниже травы. Как-то, глядучи на покорность своего ученика, Покровитель сказал:

– Правильно делаешь…

Денис Александрович, поняв с полуслова (чаще всего он понимает и без слов) своего Учителя, кинулся, обуреваемый великими чувствами, в ноги, и возопил:

– О, Великий из Великих! Ежели бы у меня был фамильный герб, то на нем бы я начертал главный свой девиз…

– А именно? – хитро щурясь, интересуется Покровитель.

– Без лести предан! – выкрикивает Макаров.

– Ну, да, – Покровитель с сомнением качает головой: это он специально подтрунивает.

– Я!.. Если понадобится!.. Готов!..

– Все так говорят, – продолжает трунить Покровитель, – а как только трон подо мной закачается, то…

– Я?.. Да ни в жизнь!..

– Не будет, значит, подножки?

Дениска, бледнея, выпаливает:

– Никогда, о, Мудрейший из Мудрейших!

Выпалив, незаметно отрывает от пола юркие глазёнки, чтобы проверить, каково впечатление он произвел на Покровителя. Кажется, убедил, что ради него раб не пощадит живота своего. Стало быть, прошел очередную проверочку, как выражаются нынче в сих палестинах, на вшивость. Стало быть, по-прежнему Покровитель не оставит его без своего доверия, а это… Доверие сидящего на троне – великое счастье, о коем мечтают миллионы. Мечтают, в самом деле, многие, да жребий выпадает единицам и он, Дениска, прикоснулся к избранным: если не поскользнется, то пойдет далеко и взберется высоко-высоко, до того высоко, что и подумать пока ему страшно.

О том ли в то время думал Дениска? Кумекал ли про будущее? Неизвестно даже самым близким летописцам, а уж мне – и подавно.

А годы, будто вздыбленные жеребчики, резво мчались вперед, унося в своих тесных объятиях и главного персонажа этих сказок. Удобно уместившись в кресле главного канцеляриста, он накрепко сросся с нравами и обычаями, окружавшими его, потому что они сильно нравились, как выражаются его соплеменники, легли на душу. Сонмище клерков, важных и не очень, умных и так себе, серединка на половинку, населяющих канцелярию, всмотревшись до рези в глазах в образ новоявленного шефа, пришло к выводу: тихоня (так его прозвали за глаза) себе на уме и покажет всякому, почём фунт изюма. Стелет, одобрительно говорили они, мягонько, да спаться будет всякому зазевавшемуся жестковато, стало быть, добавляли восхищенно, с Дениской надо держать ухо востро, а хвост, извините, пистолетом, ибо, допустив слабину, легко можно лишиться как того, так и другого. Клерки-старожилы не могли не заметить в повадках Дениски нечто, уже ими виденное лет так с десяток назад, когда канцелярией правил тот, который нынче и царь, и Бог, и воинский начальник для всей необъятной державы.

– Копирует, – смоля в курилках, шептались они и кивали куда-то в потолок. – Как и его Покровитель, – добавляли старожилы, – строит наполеоновские планы, которые, неровён час, могут и осуществиться.