Краб мстит обезьяне за смерть отца и медленно, систематически готовит удар. Он усыпляет ее подозрения, приглашает к себе, подпаивает и нападает на нее неожиданно. Нападает на одну, заручившись союзниками. Успех, конечно, обеспечен. И обезьяна падает под его ударами. Заяц мстит тануки за старика. Мстит так, что тануки даже не подозревает об опасности. Ведь от зайца он не ожидает никаких неприязненных действий. Заяц, конечно, при таких условиях должен остаться победителем. В обоих случаях шансы слишком неравны, и именно эта борьба при неравенстве шансов и составляет характерную черту. Таков принцип мести, при таких именно условиях реализовался он на практике, отражая моральные взгляды народа.

Другой моральный принцип, также вошедший в уклад жизни японцев, носит мирный характер. Это почитание родителей детьми. Принцип этот не самобытен у японцев. Он заимствован из Китая вместе со всей конфуцианской философией. Пять положений Конфуция о пяти добродетелях, именно о пяти разновидностях отношений людей между собою, были приняты японцами и вошли в состав их этических понятий. В числе Конфуциевых положений самое важное – это положение о сыновнем почитании, из него уже вытекают все остальные.

Японцы приняли это положение, но с той разницей, что во главе всех добродетелей поставили преданность властителю. При столкновении этих двух принципов сыновнее почитание должно уступить место преданности. Из-за преданности государю можно даже убить отца. В истории тому есть не один пример. Такой взгляд на взаимоотношения этих двух принципов был, правда, удобен разным политическим деятелям, которые смело могли всадить нож в грудь родному отцу, чувствуя тому определенное оправдание. Однако там, где принципы эти не сталкивались, принцип сыновнего почитания проводился во всей строгости и чистоте. Зеркала Мацуямы и Хибариямы демонстрируют эти принципы. Здесь мы встречаемся уже с более понятными нам симпатичными чертами народного характера, особенно в Хибарияме, где к конфуцианству примешан буддизм, с его мягким гуманитарным направлением, с его милосердием и незлобивостью.

Далее за тем проводятся принципы жизненной морали: зависть и жадность наказываются в сказаниях «Дед Ханасака» и «Воробей с обрезанным языком», и, наоборот, награждается скромность, умеренность и доброта. Эти нравственные правила были живы в народе, они стояли на прочных устоях, и надо удивляться только, как нашли рядом с ними место такие уродливые понятия, о которых говорилось выше.

Религиозные воззрения народа также нашли отражение в сказаниях. Собственно национальной религии у японцев нет, ибо то, что считается их национальной верой – синтоизм, – не есть, по существу, религия, поскольку в ней отсутствует прежде всего догма. Синтоизм – это та самая мифология, о которой говорилось выше. Этот недостаток был восполнен заимствованиями. Позаимствованный у Китая буддизм прочно привился на японской почве и быстро распространился в массе народа.

Распространилась, конечно, главным образом обрядовая сторона буддизма, с ее бесчисленным пантеоном объектов поклонения, в который включены были и некоторые синтоистические божества. Сюда примешалась масса суеверий, и в конце концов получился своеобразный культ, который вполне удовлетворял японцев и пригоден был в самых разных случаях повседневной жизни. Хотя, конечно, эти верования совершенно не похожи на настоящий чистый буддизм, не имеющий прежде всего никаких объектов поклонения. Сказание о монахе, которого спасает от ведьмы буддийская молитва, очень характерно в этом смысле. Однако обрядовая сторона культа не заслонила все-таки догмы этого учения. В «Кошках и крысах» эта догма проведена довольно выпукло. Религия кротости, милосердия, религия гуманная все же оказала свое влияние, свое воспитательное действие, несмотря на то что в повседневной, практической жизни она нередко вышучивается.