– Дочка. Целительница, – сухо напомнил Антон.

Рябой, ничуть не удивившись, что немой, по его мнению человек вдруг заговорил, кивнул.

– Да. Так вот, дочка у меня – целительница. Да еще какая! Лучшая в округе. Все к ней идут – кто с заиканием, кто с животом. Так она, – Лёшка наклонился к собеседнику и заговорщицки прошептал, – даже мужицкие хвори лечит! Руки только поверх причинного места наложит – и всё, готово, стоит как у молодого! Она ещё как родилась – старухи сказали: будет врачевать. У неё вот тут… – носатый расстегнул рубаху и оголил грудь, – пятно родимое. Добрига. Как есть добрига! Круглое, а внутри – на четыре части поделено. С-самые, ик, сильные ворожеи таким з-знаком от-отмечены.

Рябой сделал несколько глотков, пытаясь унять разыгравшуюся икоту. Но та никак не желала уходить.

– Эти, – Лёшка махнул рукой в сторону соседнего стола, – ик… олухи, не знают… В Рад-оград целителей всех б-берут. И нас, ик, п-пустят.

Выпивоха попытался снова наполнить стакан, но, потеряв равновесие, уронил бутыль на пол.

– Вот же с-сука! – выругался он, запинаясь.

Мужичок наклонился, намереваясь собрать осколки, но не удержался и рухнул со стула. Тут же, на своих коротких ногах, подбежал Евлампий. Грозно потрясая пышными рыжими усами, хозяин трактира заорал:

– Ты, пёсий сын, по что посуду бьёшь?! Кто платить будет?!

Антон встал из-за стола и, подойдя к трактирщику, вложил несколько медяков в его пухлую ладонь. Евлампий, покряхтев для виду, ретировался.

Новый знакомец присел рядом с валяющимся под столом Лёшкой. Тот почти спал. Мужчина ладонью похлопал его по небритым щекам, желая привести в чувство. Рябой недовольно замычал, просыпаясь.

– Ты где ночуешь?

– Чё… ик… Чего? – Лёшка стеклянными глазами уставился на сидящего перед ним Антона.

– С дочкой где остановились? В деревне? – с нажимом повторил тот.

Мгновение подумав, рябой отрицательно покачал головой.

– Ик… т-тут, – он ткнул пальцем наверх. – На втором этаже.

– Тогда пошли.

– К-куда?

– От немоты меня будете лечить.

Новый знакомец резким движением поднял пьянчужку за шиворот и, не обращая внимания на его мычание и невнятные возражения, поволок к лестнице.

***

Второй этаж трактира, на который вели старые, скрипучие ступени, был отведён под ночлег.

Двери в десяток небольших, бедно обставленных комнатушек, больше похожих на загоны для скота, чем на спальни, располагались по обеим сторонам от разбитого тёмного коридора, пол которого был покрыт затёртыми, гнилыми досками.

В былые времена всё здесь выглядело куда лучше. Путники, в том числе купцы, следующие по Радони из Каменца в Радоград, часто останавливались в трактире Евлампия, желая выспаться под крышей впервые за долгие дни пути. С прекращением торговли между княжествами, помещения опустели и долгое время никто не пользовался ими.

Но последние несколько дней снова наполнили беловодский постоялый двор жизнью. Усатый хозяин бойко сдавал номера путникам, зарабатывая на этом немалые деньги. У Лёшки, как понял Антон, монеты водились, раз смог позволить себе остановиться тут, а не просить места в хлеву у какого-нибудь крестьянина.

Подхватив случайного знакомого под руку, черноволосый затащил его на второй этаж. Рябой уже не разговаривал, лишь изредка икая себе под нос.

Иногда он бормотал что-то нечленораздельное, начиная то плакать, то смеяться, и не переставал лить слюни на грязный пол.

– Где твоя дверь? – прислонив безвольное тело к обшарпанной стене, спросил Антон.

Не поднимая опущенной головы, Лёшка неловко махнул рукой в дальний конец прохода.

– Т-там. Ик, пос… Последняя сп… Справа-а, – промямлил он, заикаясь и булькая.