«Показалось», – подумал Кугыжа.

– Здравствуй, бабушка! Как живёшь-можешь? – поклонился бабуле.

– Хто это тута забрёл до меня? – подслеповато сощурилась бабуля.

– Кугыжа меня зовут. Рубашку чудную сыскать пытаюсь, что веру в себя дарит. Есть ли у тебя такая, бабушка?

Показалось вдруг зорче зыркнула старушка. Хотя нет, вроде так же щурится.

– Рубашка? Хм… Кака така рубашка? Не знаю, не знаю. Врут должно быть, – прошамкала беззубым ртом бабуля. – Ты вон лучше подмогни водички с колодца дотащить, старая совсем, тяжко мне. Вона, ведро стоит.

Что делать, взял ведро Кугыжа и к колодцу в дальнем углу двора пошёл. Бадью колодезную на цепи спихнул вниз, стук странный услышал, значения не придал. Давай вытягивать воротом. Поднял – пусто в ведре. Тут бы уж сообразить, но заглянул по инерции в колодец. Могилой пахнуло, и костяки со дна ощерились.

Движение, сзади почуяв, обернулся уж было, изворачиваясь. И понимание – не, не успею.

Старушка сзади подкралась.

Глаза зоркой злобой горят. Где там подслеповатость?

Рот в ухмылке мерзко кривится. Беззубой? Где там! Полно зубов. Жёлтые, острые. Звериные.

И колотушка, железом окованная, к голове Кугыжиной летит. Точнехонько так. С силой не по ветхости бабулиной. Потух свет.

Очнулся Кугыжа – лежит ремнями опутанный чуть слева от печи. В печи уже огонь гудит, а бабка шустрит по хижине и под нос себе бормочет:

– Рубашку ему чудную! Ага! Щас! Раздухарился заброда. Много вас таких. Ну ниче… Ща мяска нашинкую-нажарю. Давненько свежатинки не забегало. Холодечика заварганю. Ишь, мосластый-жилистый! Хааароший холодечик получится. А с башки борща сварю!!

И давай тесак точить-править о край печки.

Видит Кугыжа – бабка-то на бабку все меньше похожа. Космы шерстью жёсткой в разные стороны торчат, руки чуть не до колен отвисли, губы вывернулись, слюна по краям копится жёлтая. Жрать видать и впрямь сильно хочет.

«Дааа, и впрямь не простая бабка», – подумал Кугыжа.

Оборотень-людоед похоже. Не по себе стало, как голову свою в борще представил. Ну котлеты, холодец ещё куда ни шло, но башка в борще, это край конечно.

Лежит, что очнулся вида не подаёт. Ремни на прочность пробует потихоньку. Хорошо держат, не дура бабка.

Дура – не дура, а с голоду разум-то притупился. Подтащила за ноги Кугыжу поближе к устью печи, чтоб сподручней на сковороду лакомые кусочки метать, да в печь решила заглянуть, каково жварит.

Тут уж Кугыжа годить не стал. Взметнулся всем телом на загривок да вдарил обеими ногами чуть ниже поясницы бабке, тело до звона распрямив. Залетела бабка-оборотень головой вперёд в горнило печи, только искры шибанули. Один уголек к Кугыже отскочил. Подсобила печка, доплюнула.

Накатился Кугыжа руками, связанными, на уголек, давай ремень жечь-терпеть. Припекает, но идёт дело. На руках пережег, нож с пояса рванул. Нож наследный и на шаманском пути рядом.

Беснуется оборотень в пламени. Беснуется, визгом уши полосует, но подыхать не спешит. Режет ремни Кугыжа, торопится. Цепко держит батюшка-огонь, да долго ли ещё?

Последние путы скинул и в угол бросился, где сундук заприметил, связанным валяясь. Откинул крышку, точно, вот она, рубаха волшебная! Не спутаешь, мерцает в полумраке, нитью серебряной по ворот вышита, силой так и веет.

Схватил её Кугыжа в руки и только успел за порог выскочить, как вырвалась бабка-оборотень из печи и следом рванула.

Бросил взгляд назад Кугыжа. Мать честна!

Содрал огонь остатки человечьего обличья. Несётся страхолюдина по-звериному, землю всеми конечности когтя. Дерн брызгами! Морда – сплошные зубы! Клацают, пена течёт. Шкура, обгоревшая, клочками лезет.