Михаил Светлов (в заднем ряду второй справа) с комсомольскими поэтами. Сер. 1920-х
В поэтической романтике тридцатых боролись две тенденции, которые ярче всего проявились в стихах Багрицкого: собственная смерть как залог возрождения к будущей жизни, что, по сути, было доведением до конца блоковского пафоса всеобщей гибели в пожаре революции, и соучастие в насилии, в убийствах и создание на этой крови нового мира. «Чтобы юность новая на крови взошла». Деление художников на палачей и жертв из литературной метафоры превращалось в тридцатые в уродливую, привычную реальность.
Светлов в ироническом стихотворении «Песня» взглянул на тему насилия парадоксальным образом. Он обыгрывает ту легкость, с которой произносятся самые жестокие и противоестественные слова. Стихотворение «Песня» – о матери. Лирический герой объясняет своим читателям, что надо делать, если она не пускает бойца на фронт:
Но это начало стихотворения. Дальше поэт объясняет, что на самом-то деле он любит мать и готов носить ее на руках:
Во второй половине тридцатых годов поэт не избежал шельмования и обвинения в «троцкизме».
И не только. Теперь опубликована справка НКВД о поэте М.Светлове «не позднее 13 сентября 1938», в которой утверждается:
«Светлов в 1927 году входил в троцкистскую группу М.Голодного–Уткина–Меклера, вместе с которыми выпустил нелегальную троцкистскую газету “Коммунист”, приуроченную к 7 ноября 1927 года… Семьям арестованных оказывал материальную поддержку… В литературной среде Светлов систематически ведет антисоветскую агитацию…
В 1934 году по поводу Съезда советских писателей Светлов говорил: “Чепуха, ерунда. Созовут со всех концов Союза сотню-другую идиотов и начнут тягучую бузу. Им будут говорить рыбьи слова, а они будут хлопать. Ничего свежего от будущего союза, кроме пошлой официальщины, ждать нечего”.
В декабре 1936 года Светлов распространил антисоветское четверостишье по поводу приезда в СССР писателя Леона Фейхтвангера».
Тут хотелось бы прервать интереснейшую цитату из доноса, чтобы напомнить читателю эпиграмму Светлова, авторство которой до последнего времени было не установлено.
Продолжим цитату:
«По поводу репрессий в отношении врагов народа Светлов говорил: “Что творится? Ведь всех берут, буквально всех. Делается что-то страшное. Аресты приняли гиперболические размеры. Наркомы, заместители наркомов переселились на Лубянку. Но что смешно и трагично – это то, что мы ходим среди этих событий, ровно ничего не понимая. Зачем это, к чему? Чего они так испугались? Ведь никто не может ответить на этот вопрос. Я только понимаю, что произошла смена эпохи, что мы уже живем в новой эпохе, что мы лишь жалкие остатки той умершей эпохи, что прежней партии уже нет, есть новая партия с новыми людьми. Нас сменили. Но что это за новая эпоха, для чего нас сменили, и кто те, что нам на смену пришли, я, ей-ей, не знаю и не понимаю”».
Но репрессивная машина почему-то не тронула бывших комсомольских поэтов: ни Светлова, ни Голодного, ни Уткина (правда, после гибели последнего на войне была арестована его сестра), ни Безыменского. Может быть, потому что агентурные разработки поэтов попали в НКВД и на стол к вождю в зыбкий период между концом 1937 года и серединой 1938-го, когда звезда Ежова закатывалась, начиналось время Берии.