Был шестой час весеннего дня, когда я вышла из издательства. Золотилось небо. Лужи по краям прихватило легким вечерним морозцем, и в воздухе, нагретом за день, чувствовалась весенняя пронзительность – по вечерам еще побеждал холод. Я шла, спокойно думая о том, что сейчас дойду пешком до Садового кольца, сяду в троллейбус и поеду домой. Я все так и сделала. Опустила две двадцатикопеечные монеты, оторвала билет, спросила пассажиров, сходят ли они на нужной мне остановке. А потом снова медленно шла по сухому тротуару, слушая, как с шуршанием проезжают автомобили и хрустят под ногами песок и колкие льдинки. О чем я думала? Не знаю. Самое главное в те дни было ни о чем не думать. Иногда мне это удавалось. Кажется, удалось и тогда.
Я вошла в ворота, старенькие, покосившиеся. Пустой дворик, знакомые выщерблинки на асфальте, криво начерченные мелом “классы”. Поднялась по шатким, щелястым ступеням, на обитой фанерой двери нашарила рукой знакомую кнопку звонка. В тот год я ничему не удивлялась. А удивляться было чему. Ведь я шла домой. Впрочем, я и пришла домой…
Милый, старый, желтый, как прошлогодний лист, дом в Воротниковском переулке. Откуда-то из глубины сознания он позвал меня.
Я села на крыльцо и долго сидела, пока мне не стало очень холодно. Я ни о чем не думала в тот вечер, ни о чем не вспоминала. А когда поднялась, небо было ярко-синее, и на западе блестели две холодные белые звезды, одна побольше, другая поменьше. В чьем-то чужом окне загорелась зеленая лампа.
Может быть именно в тот вечер мне и пришла в голову мысль написать эту книгу?..
Конец.
Март, 1964 год».
С этого времени и началась «Зеленая лампа».
Закатная любовь Михаила Светлова
Светлов встал, протягивая мне руку:
– Подождите. Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал. Я подумал, что для тех лет это немалая заслуга – потрудней, пожалуй, чем написать «Гренаду».
Из воспоминаний В.Шаламова
Михаил Светлов вытеснил из памяти современников свое комсомольское романтическое прошлое, оставшись автором ярких шуток и афоризмов, притч, каламбуров, передаваемых по сей день из уст в уста. Под конец жизни миру явился ироничный мудрец, с печальной усмешкой оглядывающийся на свое и общее наше прошлое. Правда, за его плечами была «Гренада», которой завидовал Маяковский, «Каховка», которая стала символом советской власти с ее вечным бронепоездом, стоящим на запасном пути.
Ольга Берггольц вспоминала, как в конце 1920-х годов в поэтической группе «Смена» «нередко бывал молодой Светлов, черноволосый, с неистово синими глазами, в длиннейшем полушубке со множеством сборок на талии, похожем на бабью юбку или ямщицкий кафтан. Вот в этом полушубке (на верхотуре нашей было холодно) он и прочел нам однажды недавно написанную им “Гренаду”. Он был несколько старше нас, он, счастливец, успел повоевать на Гражданской… Несколько дней мы ходили как завороженные, вслух и про себя повторяли: “Гренада, Гренада, Гренада моя…”».
Марина Цветаева писала Борису Пастернаку в 1926 году:
«Передай Светлову (“Молодая Гвардия”), что его “Гренада” – мой любимый – чуть не сказала: мой лучший – стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори – пусть Есенину мирно спится».
Все эти стихи и многие были достойны самых лучших антологий, а сам поэт-романтик мог бы так и остаться в том времени, когда победа коммунизма казалась такой заманчиво близкой, если бы у этого сильно пьющего человека не было поразительно трезвого взгляда на мир. Возможно, он появился, когда в 1930-е годы его и его товарищей стали приглашать к себе на беседы следователи НКВД, чтобы сделать из них осведомителей. Известно, что комсомольский поэт Николай Дементьев повесился именно под давлением этих чудовищных обстоятельств, Лидия Борисовна говорила, что именно Михаил Светлов вынимал друга из петли в общежитии на Покровке, где они тогда жили в одной комнате.