– Ах, Дося, поступай, как тебе угодно.

– Да, именно так, – широко улыбается Евдокия Павловна и показывает сестре свои ровные крупные зубы.

София Павловна подходит к диванчику, стоящему в углу гостиной, развязывает пояс и сбрасывает на пол ситцевый халатик. Она прикрывает руками пах, зябко поводит плечами и, взглянув исподлобья на сестру, ложится животом на диванный валик. София Павловна вытягивает ноги, и упирается пальцами в нагретый солнцем пол. Она прижимается щекой к выгоревшему зеленому велюру и закрывает глаза. Прежде Софию Павловну частенько наказывали в гостиной на этом самом диване. Стоит сказать, Евдокия сама никогда сестру не порола, а поручала это экономки. Если наказания было суровым, Евдокия Павловна садилась на диван и крепко держала Софию за запястья.

София Павловна поводит рукой по выцветшему велюру и с удивлением понимает, что все эти годы свершений и важных открытий куда-то подевались, и из молодой женщины она превратилась обратно в озлобленного на весь мир ребенка с несносным характером. Евдокия Павловна была права, Софи не наказывали ни разу, с тех самых пор, как она вернулась домой из исправительного Заведения. И сейчас, лежа бедрами на диванном валике, Софи Павловна отчетливо вспоминает, какая тяжелая у экономки рука и как нестерпимо жжется гибкая трость из ротанга.

Как в старые времена Евдокия Павловна садится на диван рядом с сестрой и берет ее за запястья. А Татьяна Измаиловна достает с полочки ротанговую трость с загнутой крючком ручкой. Трость давно лежит на полке без дела, и экономка, взяв из ящика ветошь, стирает с ротанга пыль. Татьяне Измаиловне еще нет сорока. Это моложавая, невысокого роста, крепко сбитая женщина с пышной грудью и широкими бедрами. У Татьяны Измаиловны смуглая кожа, округлое лицо, густые черные брови и черные, как смоль волосы, собранные в пучок на затылке.

С тростью в руках экономка встает сбоку от диванчика. Взглянув на маленькие крепкие ягодицы Софи, Татьяна Измаиловна несколько раз хлещет ротангом по воздуху, чтобы почувствоваться вес трости, а потом отводит руку назад.

– Надеюсь, ты образумишься, – говорит сестре Евдокия Павловна.

Ротанговый прут рассекает воздух и звонко хлещет Софи по бледным ягодицам. Трость впиваются в кожу и жжется, словно кипяток.

София Павловна мужественно переносит порку. Она не кричит и не стонет, не просит у сестры, чтобы ты остановила наказание. София Павловна слишком горда для этого. Она пробует считать удары, но сбивается на втором десятке. От порки Софии Павловне становится жарко. Её бледное с россыпью веснушек лицо блестит от пота. Пот течет ручейками по ее узкой голой спине.

Раз за разом гибкая трость с треском впивается в кожу. София Павловна ерзает бедрами по диванному валику, стучит по полу ногами, но не произносит, ни звука. В эти минуты страдания и стыда София вспоминает Заведение, где провела пару незабываемых месяцев.

Это Заведение было непросто найти, оно как будто стыдливо пряталось за старым кладбищем на городской окраине. София Павловне стоило только закрыть глаза, как она видела увитую плющом проржавелую кованую ограду и гравиевую дорожку, петлявшую меж стволов в зеленых древесных сумерках. Она помнит это унылое одноэтажное здание с потрескавшимися стенами, выкрашенными желтой краской, гулкую тишину коридора, тазы и ведра, куда капала вода сквозь прохудившуюся крышу, когда случался дождь. Помнит общую спальню с облупившейся краской на стенах, дюжину кроватей, серое постельное белье, верблюжьи одеяла и вечный зеленоватый сумрак, потому что по ту сторону, забранного решеткой окна плотно стояли кусты, а из четырех матовых шаров под потолком светился лишь один. Тамошние наставницы практиковали бесхитростную, как мычание и чрезвычайно успешную методу. Девиц, которые изо дня в день теряли остатки разума, принуждали поверить в реальность окружающего мира. Для этой благой цели в Заведении использовали изнуряющий физический труд на свежем воздухе и весьма болезненные телесные наказания. Мир только что казавшийся иллюзией, становится очень даже реальным, когда тебя стегают прутом, а ты вертишься на козлах, рыдая от унижения и боли. Покуда Софию Павловну секли, распавшийся на куски мир отстраивался заново, и когда наставницы, отвязывали барышню от козел, действительность, как ни в чем не бывало, обступала её со всех сторон, склеенная из кусочков и покрытая свежей штукатуркой.