Старик рядом потянулся и негромко сказал сидевшей через проход старушке:

– Пойду воздухом подышу.

И встал. Поднялось еще несколько человек тут и там, кто-то шепотом прощался.

Как?!

Цин привстал с трудом, как поломанный. И хотя в салоне было тепло, его бил озноб.

«Воздухом подышу»?!

Почему они остаются сидеть?! Почему не уходят?!

Лишь эти… трое, четверо, там еще двое, нет, один из них тоже оставил сумку. Двое с ребенком шли из носа корабля – и всё!

Всё!

Остальные пережидали короткую остановку на своих местах! Остальные летели дальше! Никто не собирался выходить из звездолета, а многие и вовсе дрыхли себе дальше мерзким, сладким и беспечным сном, усыпленные масками!

Цин поплелся по коридору, а в глазах его все мутилось. Людские лица растекались кофейной пеной, голоса слились в режущий гул, ледяной и прерывистый. Ноги шаркали по полу, и он никак не мог их поднять. Казалось, прошло всего мгновение, доля секунды, ничтожная в минус бесконечной степени доля секунды, а он уже стоял у выхода, и на него дохнуло таким морозным ветром, что затрещали зубы.

Он обернулся и с трудом смог сфокусировать зрение. Мир двоился и таял. Все предметы неслись от него кто куда, как звезды и галактики Вселенной, а точкой Большого Взрыва был сам Цин.

Вон та самая девочка, швырявшая игрушки. Колотит своего брата на сиденье позади, перегнувшись через спинку. Она остановилась и с удивлением взглянула на застывшего у входа Цина. Через пятнадцать минут она умрет. Взрыв сорвет с нее кожу, разорвет на части… Как и того старика, который спускался по трапу «подышать воздухом». Как и его старую жену, кажется, смотревшую что-то в сикоме. Как и брата, и мать той девочки. Как и спекулянта, воткнувшегося в свои графики, как и любителей физики, как и тех, похоже, очень религиозных людей, сгруппировавшихся на передних сиденьях, как и нервную женщину с печальными глазами, спавшую в маске, как и ее толстую соседку и соседа той соседки. Как и всех остальных этих людей, полторы тысячи человек… И вот эту красавицу-стюардессу, которая в недоумении смотрит на Цина, бледного, как глаза второй стюардессы. И вторую тоже… И все они, все превратятся из этих людей с разными судьбами, разными надеждами, разными желаниями и ожиданиями от своего будущего, все они сперва превратятся в бесформенные куски мяса, а потом разлетятся на атомы в темной атмосфере далекой, никому не нужной планеты. И не будет больше ни судеб, ни надежд, ни желаний, ни ожиданий, все закончится, потому что один глупый слабовольный человек захотел получить пятнадцать миллионов единиц, чтобы выплатить долги за грязные носки и туалет.

– Вы что-то забыли? – спросила красивая стюардесса, но голос ее был таким глухим и далеким, что Цин ничего не разобрал.

Его зашатало, мир забултыхался. Цин зашагал заплетающимися ногами вдоль рядов кресел обратно – к тому месту, где он провел последние десять часов.

Несколько недоумевающих голов повернулось к нему, но их лица он больше не в силах был разобрать. Он и сам не понимал, что происходит. Он хотел одного – чтобы мука эта скорее закончилась. Он увидел свою руку, на ногте сидел сиком, а в районе запястья были два входа для подключения аппаратуры. Рука, серая и почти прозрачная, потянулась к ручке у кресла, с трудом выудила оттуда банку и исчезла из мира. Цин двинулся к выходу.

– Вам не нужно это выбрасывать, – сказала ходившая за ним стюардессам. – Мы сделаем это сами.

– Я выкину, – ответил Цин, но не услышал своего голоса. – Я выкину.

Он вышел из звездолета с бомбой в руке и увидел ослепительные огни космопорта.