Сиринга Аполлон Воронцов

© Аполлон Воронцов, 2025

ISBN 978-5-0065-7340-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сердце, наблюдая и фиксируя моменты собственной работы, методом проб и ошибок создало Рассудок. Который, расширяясь, обнаруживая собственные противоречия и постигая их взаимосвязь (диалектику), создал Разум. Который, в свою очередь, исследовав собственный потенциал и обнаружив его бесконечность (божественность), естественным образом захотел (желание – фиксированное сердечное излучение (форма) есть атрибут рассудка) его реализовать. Для этого он создал вселенную (место (ограниченность (владения сатаны))). Но удачных (истинных) актуализаций Разума поначалу было меньше. Чем неудачных (творений господа). И многие стали впадать в отчаяние. Ибо истинное (удачное) несет заряд вдохновения (божественности), а ложное (неудачное) – заряд отчаяния. Так как стали сомневаться в собственной божественности – возможностях собственного разума. Те, кто окреп (поднаторел) в истинном, стали ангелами. А те, кто в ложном – демонами, слугами сатаны – лжи. И как следствие – зла. А кто не окреп – до сих пор блуждают в бесконечном лабиринте собственного рассудка. Желаний, не осознавая их бесконечности, низводящих разум до рассудка, а рассудок – до ощущений. И заставляя сердце восторгаться ими.

Так появились зомби.

Шли годы. Друг за другом, как медленные лани.

Когда Банан дал Пенфею прочитать «Кассандру», тот пригласил его к себе и лишь тогда критически заметил:

– Если бы ты и в жизни был таким же умным, как в своей книге, тебе б цены не было! А задним умом и дурак богат. В жизни нужно соображать налету! И меня ты сделал тут каким-то монстром! Мне, конечно, приятно, что я тут такой крутой!

– Просто, я сжал тебя в книге до пары дней.

– Ну, так-то, да, – задумчиво заметил Пенфей, перелистывая тетрадку. – Всё, вроде бы, верно. Так-то оно и было на самом деле!

– Но, думаю, дальше ты станешь ещё круче! Мне придется ещё сильнее тебя сжимать – в объятьях крепких фраз.

– Так ты что, и дальше писать собрался?

– Ну, да. В рейсе-то делать нечего, вот я и перепросматриваю своё недавнее прошлое, как на замедленной перемотке. Так что всё, что ты мне сейчас скажешь, может быть использовано против тебя!

– Да, ну тебя! – отмахнулся тот.

– Так я уже сейчас запоминаю эту сценку, чтобы в рейсе описать её во всех деталях! – усмехнулся над ним Банан. – Поэтому у нас тут не просто общение, а «театр на дому». Так что приосанься и перестань уже ковырять в носу, – ударил он его по руке.

– Да тише ты, палец мне сломаешь!

– Никакого уважения! Раньше вообще боялись литераторов. Они ходили за всеми с блокнотиками и что-то там царапали. А в выходные в газете выходил фельетон с реальными героями их наблюдений. Так что литераторов просто шарахались и никуда в общество не впускали. Чтобы те не высмеивали их недостатки.

– Так вот чем ты тут занимаешься! – разозлился Пенфей, выстреливая мизинцем в стенку. – Вынюхиваешь? Компромат на меня собираешь? А ну, вали отсюда!

– Что-о? – оторопел Банан.

– Да, ладно, шучу я. Высмеивать недостатки – это хорошо. Я и сам этим постоянно занимаюсь. Только не словом, а – делом. Ещё и навариваюсь на этом. А не жду, пока мне заплатят за статейку.

– Только я высмеиваю не только чужие, но, заодно, и свои недостатки. Чтобы больше уже не наступать на эти «грабли».

– Если бы я стал свою жизнь описывать, то, наверное, вообще бестселлер вышел бы!

– Так в чем же дело, ручку дать?

– Но я, наверное, не смогу писать. Потому что я сразу же вижу всю ситуацию целиком и тут же делаю нужные выводы, а не через полгода в море.

– Я пока живу на берегу, тоже так думаю. И только потом, когда перепросматриваю в рейсе ситуации, мне постепенно открываются всё новые их стороны!

– Ну, что ж, учиться никогда не поздно. Может, что-нибудь из тебя в конце концов и выйдет толкового. А не только глупая писанина.

Не имея возможности ни покорить высшее общество, подобно Люсьену де Рюбампре, ни завоевать его, подобно д’Артаньяну, так как имел не укомплектованную экипировку, Банан был заброшен в его тыл. Хотя коня давно уже заменила машина, плащ – имидж, а меч… Как был, так и остался мечом, только и жаждущим воткнуться в тугую плоть.

И был познакомлен Пандорой, подружкой Пенфея, с Алекто. Дабы растормошить после рейса его симпатический отдел (не особо-то уже и) нервной системы.

Весело пообщавшись, Банан сам раскрасил ногти Алекто в разные цвета лаком Пандоры.

– Ты будешь моей прелестной статуей! Моим произведением искусства быть. То есть – действительно Прекрасной!

И буквально через пару дней был приглашён Мегерой, более куртуазной подругой Алекто, совершить вечерний променад в её «Марке» под блеск и кутерьму ночного города, причудливо переливавшихся по длинному капоту её мощного авто. Где Банан самодовольно похвастал, что прибыл на Землю из Центральной галактики в качестве Творца Вселенной.

– Но сейчас я занимаю на вашей планете весьма скромную должность планетарного Творца, которая, если честно, мне претит. Так как мне приходится создавать Учение «Святой Грааль. Время Вечности», которое повысит ваш духовный и интеллектуальный уровень на абсолютно новую ступень! Привлекая для этих целей в качестве топ-моделей самых красивых и соблазнительных героинь.

– Таких, как мы? – впервые улыбнулась Мегера.

– Чтоб не быть занудой в глазах читателей, как другие духовные наставники.

Окончив инквизиторский допрос, на котором Банан совершенно искренне всё о себе выложил на панель их повышенного внимания, Мегера рассовала всё это по карманам памяти и что было духу погнала подкапотных лошадей. Вдохновившись его коротким, но таким фантастическим рассказом! И переключилась на обсуждение более приземлённых вопросов.

– Ты уже нашла работу? – строго спросила она у Алекто и нажала на газ, вдавливая ту в сиденье.

– Нет ещё, – стала оправдываться Алекто, тут же пристегнувшись. – Чтобы меня приняли на работу, нужно сперва получить диплом. Ведь нас упекли в тюрьму за год до окончания бурситета. А сделать документы задним числом, как ты, денег у моей семьи нет. Поэтому мне придётся доучиваться официально. Только тогда я смогу работать по специальности.

Банан вздохнул, но не облегченно, а с примесью сожаления, словно бы выдохнув из себя затхлость разочарования. Считая (на пальцах своего недалёкого рассудка), что не оправдал ожиданий.

Но включив магнитофон, обе они заголосили дуэтом модные тогда куплеты, пытаясь поразить его в самое сердце своими вокальными данными:

– Ку-у-ра-а-жи-и-и – это наша жи-и-изнь!1

– Кура-а-аж!

Давая понять Банану, для чего они его, на самом-то деле, пригласили. А вовсе не для того, чтобы мучить его на дыбе расспросов, растягивая его удовольствие от общения с ними до приятной ломоты в суставах. Заставляя его признаться, для чего, на самом деле, он решил связать судьбу с Алекто.

Но тогда он наивно решил, что эти ведьмы элементарно надрались зелья и просто дерут горло, как типичные мартовские кошки. То есть ещё не осознавал это как личный вызов, ведущий к его полному поражению их красотой и слаженностью их дуэта.

Хотя, какой красотой, о чём речь? Ведь Алекто была просто хорошенькая, да и только. А Мегера – зловеще шикарна! Так что ни о какой усредняющей их вместе красоте не было и речи. Внутри него.

«Обе они просто-напросто восхитительны!» – восхищался Банан.

«Только и всего!» – спорил с ним Аполлон, не желая сдаваться.

Ведь Банан, сидя в бешено мчащемся по городу ослепительно белом «Марке» Мегеры, неосознанно уже предвосхищал это своё восхищение ими обеими, пока они вдохновенно пели, пытаясь вовлечь его в свой кураж на квартире Мегеры. И наутро наклеить ещё одну серебристую звёздочку на фюзеляж «Марка», вписав его в свою историю их персональных Я.

Что потребовало от Аполлона тут же завести на каждую из них по отдельной учётной карточке. Как бы они ни старались тут своими песнями смехшать свои карточки в одну потрёпанную колоду всех представительниц прекрасного пола в это сумрачное время «Меча и Орала».

Тем более что меч у Банана, как известно, был, а вот орала не было. И уже давно. И теперь с новой силой орало напомнило их перепачканными в помаде ртами о его любимом оральском море, в котором он ранее так любил купаться – в ласковых волнах волнующих ласк. Когда какая-нибудь раскосая ласка в Пусане нежно ластилась к нему и хищно показывала свои ослепительно белые зубы. И то и дело игриво его покусывала, делая наслаждение ею ещё более острым. Привнося в это впечатление от её игры свою перчинку. Ведь наслаждение без боли не так впечатляет, как то неопределённое ощущение, когда ты и сам не знаешь, то ли она сделает тебе безумно приятно, то, вдруг, больно, слегка куснёт тебя, то снова заставит тебя об этом навсегда забыть и трепетно погрузиться в её глубочайшую нежность. Раз за разом, до самых её глубин. То вновь неожиданно вернёт тебя резцами острого наслаждения к своей реальности! И, улыбнувшись, снова позволит тебе ненадолго о себе и обо всём забыть, покачивая тебя на этих ласковых волнах своей игры в оральское море глубочайшей любви к тебе! Гораздо более откровенной и искренней, чем все те, кто позволял тебе уже без неё на этих волнах искриться её, её ослепительно яркими плазменными бликами экстаза! Закручивая тебя в белоснежные буруны воспоминаний. О её резцах! И если ещё и крича от боли и наслаждения, то уже, как чайки, в пронзающей душу тоске по былому счастью!