Весь следующий день тоже прошёл тихо. Изредка по улице проносился мотоцикл, пару раз прошли, громко разговаривая на чужом гортанном языке, вооружённые патрули. Улицы оставались пустынны.
К полудню случилось событие, которое всех необыкновенно поразило. Во двор без стука вошла группа вооружённых людей, одетых в непривычную военную форму. Среди них выделялся высокий стройный офицер с одной большой звездой на погонах и кобурой на боку. Неожиданно он заговорил на русском языке, и тогда все узнали приехавшего на долечивание с год назад демобилизованного капитана. Так бывает? Капитан Красной Армии вдруг преобразился на глазах! Он щеголевато представился, как ни в чём не бывало:
– Гауптман Данько, начальник полиции города, – и козырнул двумя пальцами. Все скованно молчали, а он продолжил, ничуть этого не смущаясь: – Представляю старосту вашей улицы господина Николая Негрозова и квартального полицейского господина Михаила Негрозова. Прошу любить и жаловать. Впредь все указания германского командования будете получать через них…
Гром среди ясного неба поразил бы людей меньше, чем то, что сказал этот человек. Перед ними стояли одетые в полную военную форму и вооружённые до зубов соседи. Молодой Михаил ещё немного смущался, а его отец выглядел даже бодрее обычного. Простой служащий на глазах превратился в важную персону, и его буквально распирало от гордости. Гауптман Данько вышел, а староста, двинувшись за ним следом, оглянулся и с ухмылкой сказал:
– Зайду ещё. Напоминаю тем, кто непьющий, что шнапс надо салом закусывать. Уразумели? – и нехорошо засмеялся.
Лейба растерянно посмотрел на Марьясю и развёл руками. А она стояла бледная, как лист бумаги, опустив голову. Муж попытался сгладить ситуацию.
– А так бывает, чтоб за сутки люди вооружились, переоделись полицейскими, да ещё в свой размер? – покачал головой он и тут же сам себе ответил: – Вот тебе и ночные посетители, вот тебе и стуки в окошки. Предатели!
Он был хороший, добрый старик, но не любил предателей. Марьяся замахала на него руками, оглянулась к радиоточке, приложила палец к губам и прошептала:
– Тс-с-с-с! И у стен могут быть уши!
Вечером зашёл, как и обещал, Николай, грохнул об стол бутылкой немецкого шнапса и засмеялся:
– Не сталинский, чай, сучок. Как говорится, Хайле Гитлер! Тащи закусь! Сало, яйки, курки!
Пил много и быстро захмелел. Говорил, что теперь всё переменится, и немцы наконец-то наведут тут строгий порядок, а уж он поможет, он тоже порядок любит…
Утром он принёс две бумажки и дал расписаться Лейбе в ведомости. Марьяся ещё поразилась, что ведомость отпечатана на машинке и аккуратно разлинована на строки.
Одна из бумаг извещала, что лица еврейской национальности впредь должны иметь на одежде отличительные знаки белого цвета – ромб на спине и белую повязку на правой руке выше локтя. На словах Николай сообщил, что такой порядок пошёл из Европы. Там очень этим довольны.
На второй было приглашение через несколько дней явиться к месту сбора у Щетинной фабрики, взяв самое необходимое, для временного компактного размещения лиц еврейской национальности и их последующего переезда в Палестину.
В комнате воцарилась тишина, и было слышно, как отсчитывает секунды маятник в часах на стене. Полицейский ушёл, а Марьяся, не говоря ни слова, принялась кроить из простыней повязки и ромбы. Потом взяла иголку и, отвернувшись к окну, стала пришивать их. К ней подошла Хая и заглянула в лицо:
– Мама, ты плачешь?
Это заставило внученьку Этю сейчас же подбежать и встревоженно посмотреть ей в глаза. Девочка никогда не видела раньше слёз на лице бабушки. Но сейчас их было не сдержать и уже не спрятать. Этя испугалась и очень расстроилась.