Я вошел в дом. Узкий и затхлый для одних, мне, с моим пренебрежением к комфорту, мог показаться вполне удобным. В нем было только две комнаты. Спальня, дальняя, я мог видеть только угол провисшей кровати, но дорогой кровати, большой и, может, даже дубовой. И комната ближняя, где мы сейчас с Катей. И кухня, и гостиная, и диван, напротив которого телевизор на треноге, и все на свете здесь – холодильник там, в нем банки с закатками, мясо в морозильнике, и даже что-то похожее на клей, лопата у порога, рядом с дверью и рядом со штукой, с помощью которой вытаскивают чугунки из печки. В красном углу висела икона, ковер на стене и на полу, черный чайник и дореволюционные сковородки на плите. Мило.

– Жалко, что печки нет, – сказал я вслух, указывая на «выниматель чугунков из печи».

– Жалко, что крыши нет, – поправила меня Катя и слегка протерла пол тряпкой. – Ты не разулся? И хорошо, не разувайся. Тут холодно. Я сейчас картошку почищу, пожарю – и будет нам обед!

– Хозяюшка, можно я пройду в спальню? Мне любопытно.

– Иди, но смотреть там не на что. Кровать дубовая, хорошая, ружье и сервиз, который умыкнули – вот и все, что есть здесь ценного.

– Ружье? – оживился я.

– Именное. Дорогое. Не стреляет. И где – не скажу. Извини, ты все-таки не Люда.

– Я его найду.

– А, ха-ха, это вопрос спорный! – Катя взмахивала руками с маленьким ножом, пока говорила. – Ружье как бы здесь, но как бы здесь его нет!

– Заинтриговала! – сделал я реверанс.

Катя продолжила чистить картошку, а я пошел в спальню. Возле кровати был шкаф, на дверце коего висел пиджак, синий или черный когда-то, сейчас он был землистого цвета. Пыльный, я даже чихнул пару раз, пока рассматривал его, и Катя мне пару раз крикнула «будь здоров!» из другой комнаты. Я в ответ крикнул ей пару раз «спасибо!» и продолжил осмотр. Да, ружья определенно быть не могло, особенно если отсюда уже воровали. Я пробежался глазами по пустым полкам шкафа – действительно пустым. Почти пустым. Какой-то бумажный комочек лежал на предпоследней сверху полке. Я взял его в руки. Очень маленький, по ощущениям там лежало кольцо. В воздухе летела какая-та бумажка – я схватил ее и прочитал надпись, сделанную печатными буквами:

«Кольцо нужно спрятать»

Я положил кольцо себе в карман и с бумагой подошел к Кате.

– Катенька!

– Что, дорогой?

– Здесь не было никакого кольца?

– Кольца?

– Вот.

Я протянул ей бумажку. Она мокрыми руками взялась за нее, а я достал из кармана свой нож и стал помогать Кате чистить картошку.

– Нужно спрятать?.. – Катя взглянула на меня и хмыкнула. – Это ты пошутил, лейтенант?

– Нет. Записка была в шкафу.

– А кольца в шкафу не было?

– Не было. Наверное, кольцо спрятали грабители?

– Или Люда. Но все равно, странно все это. – Тут он заметила в моих руках клубень, с которого хлестко слетала кожура. – Спасибо большое!

Но на чистке картошки моя ей помощь подошла к концу. Она одна жарила картошку с грибами, в ужасных, даже по моим лесным меркам, сковородках. Ели за узеньким столом мы вместе, я – быстро и грубо, она – как английская дама. Мыть посуду вызвался я. Пока я мыл, Катя притащила из машины старое радио, вставила вилку в искрящуюся розетку, чтобы заиграли глубоко ненавистные мне песни. Вслух я ничего не сказал, из-за уважения к Кате. Называть имена «певцов ртами» не буду – из-за неуважения к ним.

На улице пошел дождь со снегом. Мы с Катей, сытые, сидели на дубовой кровати. Смотрели в окно и слушали радио. За едой она выпила пару рюмок водки, ей этого хватило, чтобы быть веселой. Я прижался к ее телу, теплому и разгоряченному. Катю, с ее серыми глазами, ровным, как под линейку, станом и будоражащими порами на розоватых щеках, я стал сравнивать с синей женщиной. Мираж – да, мираж. Я был горд собой за то, что все идет к близости, но Катю я не видел в стоп-кадре своего видения. Что-то от нее было в синей женщине, но не она вся.