Синий пёс Луи де Берньер

LOUIS DE BERNIERES

BLUE DOG

Capital Pictures / East News

Copyright © Louis de Bernieres 2006

Illustrations copyright © Alan Baker 2006

© Крупская Д. В., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2017

Machaon®

Когда солнце садится за край небес

И долины залиты сияньем,

     Мысли мои

          Уплывают сквозь тающих лет пелену

К сокровищу дней, прожитых с тобой.

Том Килти

«Одиночество в сумерках»

Пыльная старая «Сессна» приземлилась и запрыгала по взлётной полосе. Пилот воскликнул «Ого-го!» и снова поднял самолёт в воздух. Он глянул на бледного паренька на соседнем сиденье и сказал:

– Только не ной, приятель, это ж просто ради смеха. В наших краях мало развлечений, приходится самому искать веселухи.

Когда самолёт развернулся на второй заход для посадки, Мик с любопытством посмотрел на открывшийся внизу пейзаж. Коричневая трава, корявые деревца, рыжие камни и рыжая почва – куда ни глянь, ничего другого вокруг, не за что глазу зацепиться, не считая моря, блестевшего в отдалении как поднос с алмазами.

– Всё рыжее, – сказал Мик.

– Я завёз тебя на Марс, приятель. Решил, ты будешь не против какого-нибудь космического путешествия.

– На кукурузнике до Марса не долететь, – уверенно сказал Мик, хотя сомнения у него были.

– Боже ж мой, да ты умник. По мне, что Марс, что Пилбара – один чёрт. Чтобы здесь жить, нужно родиться придурковатым, как бандикут[1]. Даже кенгуру и собаки динго такие же придурочные. По мне, так лучше всего в Маргарет-Ривер. И в Албани хорошо. А тебя вона куда занесло, эх.

– Порт-Хедленд вроде неплохой город, – сказал Мик.

– Эт да. У них продают самую вкусную в мире жареную рыбу с картошкой. Место отличное, коли любишь рыбачить. Однажды я поймал там акулу с куском кенгуру в брюхе.

Самолёт снова пошёл на снижение, и Мик постарался не бояться. Но смотреть на быстро приближающуюся землю было страшно; она летела навстречу, а самолёт мотало из стороны в сторону, и, когда колёса ударились о взлётную полосу, у Мика желудок подпрыгнул к горлу. Он вцепился в края кресла, аж костяшки побелели. Когда машина встала, они подождали в кабине, чтобы улеглась туча поднятой ими рыжей пыли. Пока сидели, стало невыносимо жарко.

Пилот открыл дверь и велел выходить, и жара ударила Мика в лицо стеной адского пламени. Он не знал, как реагировать. Он никогда раньше не чувствовал такого густого жара – будто упираешься в железную стену.

– Нынче ещё не так жарко, – сказал пилот. – Тебе повезло. Иногда здесь как в чёртовой печке.

Мик спрыгнул на землю, над которой парило мерцающее марево, и пилот сбросил сверху его синий чемодан со словами:

– Лови, приятель!

Чемодан был большой, туго набитый – сюда поместилось почти всё, чем он владел, и Мик свалился, когда чемодан ударил его в грудь.

– Прости, приятель, – сказал пилот, а Мик поднялся и тупо смотрел на рыжую пыль, покрывшую его руки и одежду. – Привыкай к ней.

Пилот спустился и повернулся к нему спиной, а лицом к хвосту самолёта, бросив через плечо:

– Пардон, мне тут невтерпёж…

Мик вырос в приличной семье в Сиднее и был поражён, что можно вот так запросто помочиться на виду у всех, без тени смущения. Он и сам еле терпел, но лучше уж дождаться, когда самолёт улетит. Став старше и рассказывая иностранцам, что он родом из Сиднея, Мик добавлял: «Но Сидней – это не настоящая Австралия».

Он только-только начал постигать это, стоя посреди пустыни, – городской мальчик одиннадцати лет, переполняемый чувством, будто потерял всё, что имел в жизни.

Пилот покончил со своим делом, застегнул штаны и приветливо сказал:

– Никто тебя не встретил. Вот жалость. Но ты не волнуйся, кто-нибудь приедет, скоро. Оставлю тебе бутылку воды. И можешь взять мои бутерброды. С этой чёртовой пастой веджимайт[2] и огурцом. Вот ведь какая баба, знает же, что я такое не люблю.

– Почему вы тогда сами не готовите себе бутерброды? – сумничал Мик, но пилот только взглянул на него, будто сердясь, и ответил:

– Послушай моего совета, приятель, не женись. Лучше с собакой жить, говорю тебе.

Мик сел на чемодан и смотрел, как самолёт, снова взвихрив тучу пыли, поднимается в небо, блестя на солнце как новенький. Он сделал петлю, повернув к Порт-Хедленду, и на прощание помахал крыльями. Мику понравился этот странный, юморной, грубоватый человек, и он вдруг подумал, что, когда вырастет, возможно, тоже станет пилотом кукурузника или врачом, летающим по вызовам.

Шум мотора затих вдалеке, и Мик осознал своё полнейшее одиночество. Странно было не ощущать больше вибрацию и шум самолёта. Жара была оглушающей, и ему ничего не оставалось, кроме как сидеть, тщетно борясь с ужасом и паникой, что он остался один в этом пустынном, инопланетном ландшафте, где вокруг только колючий спинифекс[3] да раскалённые докрасна камни. Он открыл чемодан, достал футболку, чтобы прикрыть голову, потому что солнце прямо сжигало волосы, поджаривало лицо и губы, и снова сел. Заметил неподалёку ящерицу-тата, которая бесстрастно наблюдала за ним, поднимая то одну лапку, то другую, чтобы рассеять жару. Как будто махала ему.

Сегодня наступил конец долгого прощания. Прежде всего с Сиднеем. Да и других прощаний было более чем достаточно. Всего несколько месяцев назад умер его папа, а Мик до сих пор не знал, отчего и как. Никто не желал разговаривать с ним об этом. Только талдычили: «Ты должен быть храбрым мальчиком и заботиться о маме».

Не получалось думать об отце как о мёртвом. Разве мог быть мёртвым этот высокий, сильный человек, который играл с ним в крикет, и держал вниз головой над прудом, и на заливе Мортон-Бэй учил бросать голыши с помощью пращи, как Давид и Голиаф, и рассказывал небылицы перед сном до тех пор, пока Мику удавалось держать глаза открытыми и в конце концов он засыпал под собственный смех. Мик до сих пор чувствовал какое-то оцепенение от всего этого и не мог плакать даже наедине с собой. Его не взяли на похороны. Он только сходил положить цветы на могилу, и после этого ему начали сниться кошмары – он представлял, как может выглядеть его отец сейчас, когда лежит в шести футах под землёй.

Бессмысленно было стараться быть сильным ради матери, потому что, когда вскоре после кончины мужа умер её отец, она тоже сломалась. И теперь находилась «под присмотром» – так ему сказали. Когда он пришёл навестить её в тот дом, она сидела у кровати в ночной рубашке с неровно накрашенными губами и всклоченными волосами и смотрела мимо него в окно, не видя ни попугаев лори среди ветвей, ни птичек майна на подоконнике. Он попробовал её обнять, но она не реагировала, и, когда он сделал то, что ему велели – поцеловал на прощание, её щека показалась ему холодной и слишком мягкой.

– Как папа? – спросила она, и он не нашёлся что сказать.

Добрая медсестра сказала ему, что мама как бы на каникулах из-за шока и горя: сперва одного похоронила, потом сразу второго – и не выдержала. Не такие каникулы, когда ты пакуешь чемодан и едешь на залив Байрон-Бэй, а такие, когда твой разум на время закрывается.

– Не волнуйся, Мик, – сказала добрая медсестра, – она вернётся. Они почти всегда возвращаются. Просто дай ей время, и она вернётся. Тебя ждёт масса интересного, когда поедешь на запад, поверь, я знаю. То ещё будет приключение!

Поэтому он и полетел в Перт на красивом большом самолёте и потом прибыл в Пилбару на грязной «Сессне», и всю дорогу за ним присматривали разные добрые люди, взявшие на себя труд заботиться о нём. Он съел целую гору шоколадок и карамелек, волновался или пугался только во время взлётов и приземлений и пересказал почти все интересные истории из жизни.

И теперь, когда он сидел посреди пустыни совсем один, если не считать ящерицу-тата, изнывая от жары, какой даже вообразить себе не мог, все эти резкие перемены, перевернувшие его жизнь, разом навалились на него каким-то отупелым оцепенением.

Мик спрашивал себя, почему дедушка не пришёл его встречать. Наверняка же слышал, как прилетел самолёт. Он бы не бросил внука просто поджариваться на этой сковородке, правда? Мик не слишком хорошо знал папиного отца, потому что видел его только один, максимум два раза в год, но знал достаточно, чтобы не заподозрить в безответственности.

Мику захотелось плакать, но он подавил импульс: привык уже к необходимости быть сильным. Сидел и сидел на чемодане. Постепенно жара начала слабеть, и солнце спустилось на запад, к морю. Мик спрашивал себя, неужели придётся ночевать на улице и ещё – нападают ли динго на людей не выше ребёнка. Существовало много историй о том, как динго пожирали детей, но чтобы растерзали одиннадцатилетнего мальчика – о таком сведений не было. Мик встал и принялся искать среди кустов спинифекса камни, подходящие по размеру, чтобы кидаться, и носил их к чемодану, складывая аккуратной горкой. Потом набрёл на старый скелет рыжего кенгуру с кусочками уцелевшей на костях шкуры и позаимствовал одну бедренную кость. Это была отличная, большая кость, и, когда он её понюхал, ожидая отвратительного запаха, оказалось, она вообще почти не пахнет. Всю вонь давным-давно выжгло солнце.

Мик снова уселся на чемодан и вынул из кармана складной нож. Отец подарил его на последнее Рождество со словами: «Держи, сынок, ты дорос до такой вещи».