Ну, верности Витальке я, вертихвостка и звезда всех садиков, не хранила. В деревнях, по которым мы с родителями колесили из-за папиного карьерного роста, всегда находились симпотненькие мальчишки или тузы, которые влюблялись в меня. Так в Бигиле один нахал и вояка, который держал в своем кулаке весь детский сад и слыл полным тупицей, целовал меня мокрыми противными губошлепами в лоб и говорил, что он меня никому не отдаст и ото всех защитит. Там же я впервые испытала ревность: мы с моей не менее хорошенькой подружкой Светкой влюбились в одного лупоглазика Олеженьку. И он на занятиях по рисованию на нее больше взглядов бросал, чем на меня. Трагедь неописуемая.

Витальку я встретила во взрослой жизни пару раз. Лет в 16 молчаливый лентяй-дуб лежал на печи и даже не встал, когда я зашла к ним в избу. Вот ни одна черточка на его лице не вздрогнула. Потом мне бабки рассказывали, что помнил меня он долго, долго страдал, класса до седьмого аж, а потом замкнулся и, без того не особо разговорчивый, вообще замолчал. А я, в принципе – получаюсь предательница сродни героине Дюма из «Графа Монте Кристо». Пацан ведь свято верил, что я вернусь к нему, и мы поженимся. Но при случайной встрече лет так в двадцать в автобусе на Тюмень я поняла, что просто разнополярные мы с ним, пропасть между нами. Хотя и в этом, может, моя вина: не покинь я его в те шесть моих-пять его лет…Ну, винить-то я себя, если честно, ни в чем не виню: как без любви при мужике быть?! Прошло – значит, прошло, нефиг из жалости тащить себя по жизни рядом с нелюбимым, если, к тому же, не венчаны. Так вот. Виталька теперь, в двадцать – отлично сложенный, высокий, красивый, но какой-то безжизненно-квадратный парень с завода, у которого все четко, ясно и противно: «А че, хорошо», – бубнил мне самодовольно окающий Виталька: «Я на заводе отстоял смену – и нифига делоть не надо. Сплю, скоко хошь. Не упровляться, ни на покос, ни кортошку копать, – ниче не надо. И зароботок хороший, – че еще надо? Тут вот утюг себе прикупил…», – а мне, учащейся в колледже искусств фортепианной барышне-неформалке, становилось все противнее от его мещанской ограниченности.

Мои детские любови Виталькой не закончились. В первом классе я, дочь завуча и отличница, влюбилась в Димку Агафонова, сына директора и отличника. Оба мы с ним были самыми мелкими в классе, очень хорошенькими умненькими куклами. У Димки – огромные, даже чуть на выкате серые глаза, отличное чувство юмора и папина твердость в суждениях. Сидели за одной партой на уроках и на продленке, ходили и с этим за ручку в столовку, даже сон у меня был, как он меня в ЗАГС несет на руках в подвенечном платье. Единственной влюбленной парой в классе были. К третьему классу и эту любовь с меня как рукой сняло. Оскорбленный Димка, ничего не понимая, бегал за мной меж партами, а я визжала, чтоб его кто-нить подержал, и что он мне надоел… И не рос малявка Димка, и стал неприятен его лягушачий рот, да и вообще… просто какая-то легкомысленно-предательская сущность была у меня-знойной барышни. Таки не умела я любить мальчишек. Любили, получается, меня все больше, а я милостиво позволяла…так бы я сказала, если б была приземлено-рассудительной теткой из народу. Но все нифига не так, на самом деле. Просто вот даны мне были в моем безоблачно-гармоничном детстве опыты влюбленности и взаимности, которые так же беболезненно-гармонично прервались. И спасибо, Багаван!

В четвертом классе стала я страшненьким забитым подростком, презирающим мужской пол и игнорирующим мальчишек всуе. Не то что здороваться, даже драться с ними считала ниже своего достоинства. Да и они не подходили ко мне, если честно. Кому нужна депресняковая, вечно хныкающая, оскорбляемая одноклассницами воображала, чахлик с невесть какой фигуркой и толстыми больными экземными губами, которая только и знает, что пиликает на своей пианине да читает заумные книжки…