В этих безнадежных больничных коридорах, палатах, процедурных я пытался сохранить боевой дух и, конечно, чувство юмора. Это была своеобразная самозащита чтобы не сойти с ума и не упасть духом. Подсознательно я понимал, что если опущу руки и раскисну – я погиб. Шла борьба именно за выживание и я не мог себе позволить дать слабину.

В реанимации я провёл почти неделю. Двое из нас шестерых уехали оттуда в морг, ногами вперёд. Самое страшное, что я пережил, это отсутствие воды. Пить было нельзя. От жажды крышу сносило у всех пациентов. Когда проходил первый осмотр, меня смотрели сразу человек семь врачей, что-то обсуждали и бормотали. Напрягая слух я смог разобрать отдельные фразы : " Почти безнадежно", " Тромбоз воротной вены плюс сепсис поджелудочной", " Сахар за" ," Если вести дренаж, можно задеть печень".. Ничего толком не понял, кроме того, что дела у меня не ахти..

– Давно начал расти живот? – спросил один.

– Да месяца два назад. Растолстел. – я старался отвечать как можно бодрее пересохшими губами. – Дайте пожалуйста воды!

– Нельзя. Пить, есть. – ответила женщина лет сорока – Я ваш лечащий хирург. Скажите, когда был стул в последний раз?

– Дня два назад. Но это был не стул, а скорее стол. – попытался пошутить я – Что-то еле вышло, как камешек.

Она кивнула без тени улыбки.

Клизму, обезболивающее, гастроскопию. И смачивайте ваткой губы. – дала она кому-то распоряжение.

Привезли аппарат гастроскопии. Вставили шланг мне в желудок, одновременно вставляя какую-то трубку в ноздрю. Так как мой нос был когда-то сломан, трубка никак не хотела проходить внутрь, царапая ноздри и перегородку. Вытерли кровь. Потом, закончив, поднесли к губам мокрую ватку. Вода! Господи, я никогда не пил ничего вкуснее этой ватки, намоченной под краном! Я высосал её до такой степени, что она стала совсем сухая. Вот где реальный кайф в жизни – просто попить, когда мучает жажда! Как мало человеку иногда нужно для счастья. Потом долгожданный укол. Боль отступила, тело стало лёгким, как пушинка. Я взлетел над койкой словно облачко. Мрачные мысли ушли, вместе с болью. Жить! Как же хотелось жить! Пусть лежачим, ссущимся под себя, но ЖИТЬ! Дышать, пить, есть, курить, ощущать рядом женщину, любить, ненавидеть, радоваться, горевать, скучать, веселиться! Господи, только бы жить! Пожалуйста, жить!

После клизмы я перепачкал всю свою койку, уделался сам и часов пять, лёжа в собственных испражнениях, не мог дозваться санитарку, чтобы меня обмыли. Может, жизнь не так хороша, как мне казалось недавно? Чувствовал себя беспомощным вонючим поленом, к тому же находящемся между жизнью и смертью. Куда делась то облачко, которое улетало с кроватки совсем недавно?

Мужчина, который лежал по соседству, вдруг как-то неестественно крякнул, запыхтел. Привстал на кровати, стал срывать с себя датчики и вырывать иглы. Выпутавшись из кокона проводов, шатаясь и истекая сочившийся из ранок кровью, сверкая голыми причиндалами и безумным взглядом, добрёл до раковины, открыл кран и начал жадно пить воду. Господи, я в аду! На шум прибежал санитар, попытался оттащить его от крана с водой. Лёгким ударом кулака мужчина уложил его на пол, и с криком – " Больше не могу!" – продолжил жадно пить воду. Через минуту его скрутили прибежавшие на шум два амбала в белых халатах и куда-то увели. Больше я его не видел. Меня наконец отмыли от дерьма, дали новую ватку воды и новый обезболивающий укол.

*

Именно там, в реанимации, в состоянии между жизнью и смертью, я понял, что если когда-то выйду отсюда, то выйду уже совсем другим человеком. Я не видел никаких светлых загробных коридоров, умерших родственников, но голова была необыкновенно ясная. Как будто что-то в ней щёлкнуло, и она начала мыслить подругому, как будто думал не я, а совсем другой, не знакомый мне человек. Я совсем не спал, находясь в этом отделении. Стоило мне задремать, и сразу будила мысль, на каком я нахожусь свете? Я ещё Здесь или уже Там? К тому же, стоило закрыть глаза, в мозгу сразу вспыхивали образы фонтанов, родников, колодцев со свежей, холодной, ключевой водой.