Заднюю дверь они всегда закрывали на ключ и прятали его в потаённом месте, о котором каждая знала. Это на случай непредвиденных обстоятельств «чай не девочки уже», как подсмеивались друг над дружкой бабульки.

Войдя внутрь, увидела открытый подпол и с волнением позвала:

– Николавна! Ты иде? Подпал чё аткрыла?

Негромкий стон насторожил подругу. Быстро скинув тяжелую объёмную одежду, полезла на звук стона.

–Ой, ой, ой! Как же табе угараздила? Да ты ж замерзла уся.

Любаня лежала на спине, уже полусиними губами и с выплаканными глазами.

– Ну чево ты? Сломала чего?

Еле-еле, полушёпотом она пыталась ответить, но Дуся её не слышала.

– Ой! Палежи ещё чуток тут, пабегу за Федей, он табе отсель выташит.

Чистка снега забрала много сил, и баба Дуся, боясь и сама упасть, спешила за помощью.

* * *

Тщедушный бес выделывал фортели с визгами и дрыганиями.

– Рассказывай, чему радуешься? – спросил главный?

– Еле её выкурил из дома, ха-ха-ха, я ей дел-то подбавил.

– Про внучка она ещё не узнала?

– Говорю же, убежала к подружке, в это время ей звонили.

– А с подружкой что сделал?

– Да в подвале напугал её, обратился крысой, она дернулась и стукнулась головой, ха-ха-ха.

– Прелестно! Теперь Дуське будет, чем заняться! Неужто сломала себе чего?

– Только сотрясение ей устроил, она же причащалась, – и беса всего передернуло. – Если бы людишки знали, что это такое, у нас сладу бы с ними вообще не было.

– Хвала верховному, покуда будет невежество расти, нам можно ни о чем не беспокоиться, – сказал главный наигранно трясущимся голосом, лицемерно воздавая честь своему начальнику тьмы.

– Надо бы сделать так, чтобы Любаня подольше Дуську от себя не отпускала.

– Это проще простого! Любка притворюшка ещё та, хи-хи, моя школа! У ней, если что и не болит, она так притворится, что даже я верю.

– Прелестно! Прелестно! – потрепав тщедушного по «вшивой» бородке, довольный, матёрый бес, продолжил, – может, и про внучка подзабудет, уж очень нам всем её молитва мешает.

– Да! Хорошо бы! Пускай за подругу пока молиться.

– Ладно, иди, иди, морочь ей голову дальше.

– У ней гость поселился, закрытый со всех сторон, рассмотреть не могу – кто. Не попросишь верховного разобраться с ним, он не по нашим силам!?

Главный призадумался и сделал грозный вид, а мелкий продолжал:

– Пока он в доме Дуськи, к дому не подойдешь. Чую, мешать будет.

– Ты главное, своё не забывай, а с тем решим что-нибудь. Если за Ивана никто не будет молиться, мы быстро его укатаем.

И неприятный смех разнесся в смрадном пространстве.

Так и не дозвонившись до тёщи, Иван Васильевич собрался обратно в больницу. Взяв кое-что из еды для жены, он вызвал такси. Не считал себя старым, но последняя ночь превратила его в древнего стрика. Моральная истощённость оказалась страшней любой физической нагрузки, после которой можно отдохнуть и заново быть как новый. А тут… нет! Как песок в песочных часах сыпется, так и моральные силы уходят: стремительно и беспощадно, и кажется, что вот-вот и конец!

После разговора с врачом надежды погасли. Он сказал: «Молитесь» А что значит – «молиться»? Для этого, наверное, нужна вера! Иван Васильевич думал, что ему уже поздно начинать это поприще, для него далёкое и непонятное.

Свою тёщу, Евдокию Петровну, он уважал, как и чувства всех верующих людей, но применить это к себе не представлял возможным. Даже находясь сейчас наедине с собой, он не мог поплакать. Хотя его душа и его сердце просто обливались горячими слезами.

«Наверное, женщинам легче: порыдают, всё выпустят наружу, – думал Иван Васильевич , – да и полегче станет. А тут, того и гляди, сейчас сердце разорвётся…»