– А ну прекратите немедленно! Вы как себя ведете? За столом! И вообще!

Что «вообще» – пояснять не стала, залилась вдруг слезами, выбежала из кухни и заперлась в ванной комнате, звучно громыхнув щеколдой.

Майка с Гариком застыли с вытянутыми лицами, дочь изумленно обратила взор на отца:

– Чего это она, пап? Чего мы такого сделали?

Гурский уже достаточно овладел собой, сказал им, чтобы не обращали внимания, просто у мамы был тяжелый день, сейчас она успокоится, выйдет к ним, а яичница стынет, холодной будет невкусная. И, подавая пример, заставил себя проглотить первый кусок.

Гала вернулась быстро, свежеумытая, с приклеенной к лицу улыбкой. Словно подслушала его слова:

– Не обращайте внимания, день нескладный выдался, нервишки сдали. Я больше не буду, честное пионерское.

Вымученная шутка ее, однако, успеха не имела, лишь Гарик, сострадающе глядя на нее, подыграл:

– А пионеров, мамочка, больше нет! Как же ты теперь не будешь?

До конца ужина все старательно делали вид, будто ничего особенного не произошло. Гурский, сославшись на необходимость почитать какую-то статью, первым ушел из кухни, закрылся в спальне. И уже не покидал ее до самой ночи. В самом деле пытался читать, не статью, конечно, прихватил по дороге с книжной полки «Золотого теленка». Но и знакомый ему почти дословно и все же за многие годы не потускневший, радостный текст не привлекал сейчас, не отвлекал. Машинально перелистывал страницы, думал о своем, раз за разом проваливаясь в какие-то сумрачные беспамятные ямы, тупо уставившись в расплывавшиеся строчки. Из-за двери слабо доносилось неразборчивое бормотанье телевизора, изредка слышался голос Гарика, что-то коротко отвечала сыну Гала. И эти вчера еще домашние, привычные звуки утрачивали прежнюю умиротворенность, обыденность, перетекали в какую-то иную, несовместимую с нынешней жизнь. Из прошлой, устоявшейся жизни, там, за дверью, Гала сейчас – представлял себе это воочию – бочком, головой на локте, полулежит на диванном валике, Гарик уютно приткнулся к ее животу. Майка небось опять улизнула куда-то… Кто, хотел бы он знать, этот рыжий индюк, откуда взялся? Чего ему надо от Майки? Глупый вопрос. Известно, чего. Гурский ощутил вдруг такую неизбывную, жгучую ненависть к нему – дыхание сбилось….

Еще и духотища, духотища эта треклятая… Так и не решился купить кондиционеры в спальню, в детскую. Дорогое удовольствие… Идиотизм какой-то. Нашел, на чем экономить. Будто не на изнуряющем полгода жарой юге обитать приходится… И тут же новая мысль полоснула, того хлеще. На что они жить будут, если больничные двери все-таки перед ним захлопнутся? На убогую Галину поликлиническую зарплату? В самом деле придется раскатывать по городу, «королей бомбить»? Это он-то, которого тьма-тьмущая народу в лицо знает… Майке будущим летом в институт поступать, без репетиторов не обойтись, Гарик вообще малышонок, пасти его и пасти… В бизнес какой-нибудь податься? В какой? Где и кому он, Гурский, нужен, ничего, кроме врачевания не знающий и не умеющий? И на какие шиши? Отпускных получит с гулькин нос да заначка тысяч в тридцать за два года насобиралась – мечтал продать свою ветеранскую «пятерку», доплатить, путной машиной обзавестись. Вот и весь «начальный капитал», далеко не ускачешь. Да и не получится у него ничего с бизнесом, закваска не та. Ушлый Бендер – и тот не извернулся, в управдомы намылился. А комбинаторов великих и невеликих столько расплодилось нынче – ступить негде. Охнуть не успеешь, как в трубу вылетишь…

Совсем уже стемнело, чернота за окном сделалась непроглядной. Гала ни разу к нему не вошла, не спросила ни о чем… Гурский все чаще поглядывал на будильник. Еще и о том подумалось, что завтра не позовет его этот будильник на работу. И позовет ли теперь вообще… Одиннадцатый час, Гарика, наверное, уже спать уложила. Поговорила ли она с ним? Вряд ли. Все-таки скорей всего объясняться с ними будет не по очереди, на два таких подвига силенок у нее не хватит… Захлопнул книгу, отрешенно закрыл глаза. Господи, как плохо все… Как невыносимо, бездарно плохо…