Я не жду ничего особенного и от Зои, но ей удается меня удивить.

– Только никому не рассказывай, – еще раз повторяет она, прежде чем начать, – моя мама всем говорит, что она в разводе, но это неправда. Она и не была замужем. Мой папа – серийный убийца, он сидит в тюрьме. Она восхищалась им, писала ему письма и приезжала в тюрьму… Я никогда его не видела, но нашла статью в газете. Он убил много людей. Много девушек. Он снимал с них кожу и подвешивал на крюках в сарае.

Я взволнованно ерзаю.

– Ого, – вырывается у меня, – правда, что ли?

Зои какое-то время молчит, а потом смеется.

– Нет, – заявляет она, – я это выдумала. Но видела бы ты свое лицо, Грейс!

– Коза, – я пинаю ее кулаком в плечо, – а я то думала! Еще заставила меня клясться. Я с тобой не разговариваю.

Я демонстративно отворачиваюсь к противоположной стенке и гашу фонарик. Мы лежим в темноте. Сова кричит совсем близко и мне хочется выйти наружу и посмотреть на нее. Но это не стоит того, чтобы покидать теплый спальный мешок, натягивать мокрую обувь и тащиться под дождь.

– Я не знаю, кто мой папа, – тихо, доверительно говорит Зои, – мама никогда о нем не рассказывала. А мне… всегда так хотелось знать, кто он. Или чтобы он вдруг появился, и у меня была нормальная семья. Такая, как у тебя. Спасибо, что вы добры к нам с мамой.

– Угу, – я все еще обижена, но сложно остаться равнодушной после таких слов. Мое «угу» звучит не злым, а скорее сонным.

– Здорово, если бы мы были одной семьей, – продолжает Зои, – я хотела бы такую сестру, как ты.

Я задерживаю дыхание. У меня есть подружки, я не какой-то там изгой, не дикарка, избегающая общества, но подобных вещей ни от кого не слышала. Это впечатляет. Это – как признание в любви, только в дружбе. Я всегда украдкой мечтала иметь, если не сестру, то лучшую подругу. Я взволнована и польщена, но не собираюсь этого показывать.

– Не подлизывайся, – говорю я. Зои подползает поближе, и, сопя, утыкается носом мне в затылок.

– Спокойной ночи, Грейс, – шепчет она, и мне кажется, что она улыбается.

Сейчас.

У меня ломит все тело. Болят: шея, спина, голова, руки, ноги, даже, кажется, десны. Каждая клеточка посылает болевой сигнал в мозг, и его коротит от обилия этих импульсов. А еще я жутко замерзла – те части моего тела, что не подвержены адской агонии, просто никак не ощущаются. Наверное, их придется ампутировать из-за обморожения.

Я со стоном разлепляю веки и снова смыкаю.

Свет бьет по глазам. Я часто моргаю, пока картинка не становится четкой, но все расплывается от выступивших слез.

Я не сразу понимаю, где я. Но как только до меня доходит, слезы иссякают сами-собой, а я исторгаю из пересохшего горла поток непечатной ругани.

Ладно, не все так плохо.

Я в своей старой колымаге, втиснута в водительское сидение. Ноги упираются в руль, подошвы кроссовок лежат рядом с педалями. Машина припаркована на обочине шоссе, мимо со свистом проносятся другие автомобили. От движения воздуха моя старушка слегка покачивается.

Черная лента шоссе тонет в легкой дымке. Заснеженные верхушки деревьев смыкаются над головой, образуя плотный коридор.

На пассажирском сидении мой телефон, бумажник и бутылка воды. И будь я проклята, если эта бутылка не похожа на ту, что приносил похититель. Она, как и боль во всем теле, доказывает, что мне это не приснилось. И пусть я в своей машине, обувь, парка и толстовка снова на мне, но я таки побывала узницей того психопата.

И он зачем-то меня отпустил.

Я пока не готова размышлять о мотивах его поступка. Не в этот момент. Я предпочитаю радоваться, что снова оказалась на воле.