Перед сном, практически ежедневно отец с дочерьми становились возле большого эркерного окна. Смотрели во двор, рассматривали звёздное небо. Перебивая друг друга, придумывали сказку сегодняшнего вечера. Сказки сказывались то наивно-весёлые, то печально-грустные, то не по-детски серьёзные. Иногда перед глазами представали удивительные картины.

Двор всегда разный, всегда поражал своей переменчивостью.

Возвышено-прекрасным, весь в цветущих акациях, нежным, как невеста в свадебном платье, смотрелся двор весной. В открытые настежь окна лился лунный тихий свет. Тонкий аромат цветущих акаций сладкой свежестью проникал в квартиру верхнего этажа, радовал проживающих в ней стойким, усиливающемся к ночи цветочным запахом. Однажды зимой во дворе срубили старое, давно больное дерево акации. Чёрный ствол угрюмо лежал на земле. Бебу поразило увиденное.

Необъяснимая тревога, похоронное настроение подмяли под себя уравновешенность девушки.

Никак не могла уснуть. Металась по кровати, словно в лихорадке. Мглистый рассвет принёс успокоение. Стих выплеснулся на листы дневника. Беба мгновенно заснула, едва успела захлопнуть тетрадь.

Вечерний двор летом жаркий, пряный, с ароматными толстыми липами. Июньский двор записывал горячие сюжеты. Открытые окна без умолку болтали, поверяя страшные личные тайны кому-то одному, а выходило всему миру. А что знали двое, знала свинья.

Серебристо-шуршащим представал дом под проливным дождём. Мокрым, заплаканным, измученным унылыми осенними ветрами. В мелодике скрипучих ставен, в барабанном стуке сломанной калитки, в палисаднике старого дворика слышалась жалоба, без защиты, без надежды.

Зимой двор утопал в сугробах. После нескольких дней завывающей вьюги узнать вчерашнее серое строение было невозможно. Теперь дом представал сказочной крепостью, с резными бойницами, снежными башенками. И окно, не просто окно, а волшебство, окно, разрисованное игольчатыми снежинками, окно прекрасной принцессы, заточённой недоброй колдуньей. Каждый, каждый знал – спасти принцессу может только принц тридесятого королевства.

Отец Бебы и Иды в свободное от дочек время читал и познавал Тору, этому посвящал всего себя. Поэтому властная и деятельная Клара, мать девочек, крепко держала весь огромный бизнес в своих тонких, лебединых руках. Но если она брала за горло, бульдог рядом с ней казался дохлячим щенком. Её нежная фраза: «А я сказала, будет так!» заставляла трепетать здоровенных мужиков. Они пятились назад, как красные раки. Лица у них полыхали, опускали вниз головы. Хотели раствориться, стать невидимыми. Лишь бы не смотреть на злые искры, сыплющиеся из гневных глаз Клары. Такая строгая еврейская Васса Железнова.

Нет! Гораздо хуже.

Клара легко, играючи управляла пятью фабриками и большой сетью лавок, где продавались изделия из меха высшего качества и самого модного кроя, транспортной компанией, шляпными ателье.

Всё это огромное хозяйство лежало на плечах худощавой женщины. Клара контролировала весь производственный процесс. Она знала, куда пошёл каждый целковый, сколько ассигнаций вложено в данный бизнес, какова прибыль, полученная с любой вложенной в дело полушки.