Не могу не вспомнить еще один эпизод на этой же картине. Под Звенигородом шли съемки зимней натуры. Снимается кадр – героиня на повороте вываливается из саней. Я подговорил Сергея Павловича Урусевского попросить Пудовкина показать, как надо это делать героине фильма. Пудовкин с готовностью сел в сани, и вот из-за поворота в красивом зимнем лесу несутся конные сани. Всеволод Илларионович эффектно вываливается из саней, а я снимаю это ручной камерой. Пока Пудовкин возвращается, я договариваюсь с Урусевским и другими участниками киногруппы о том, чтобы сказать ему, что это получилось не очень интересно, короче – не то. Пудовкин удивлен, но идет еще раз показать, как эффектно вываливаться из саней. Я опять снимаю, спрятавшись за кустами. И тут Всеволод Илларионович видит меня и зло грозит мне кулаком. А вечером в местном доме отдыха, где жила вся киногруппа, когда я принимал душ, ко мне вваливается Пудовкин и протягивает мне намыленную мочалку. Тру кинематографическому гению спину. А затем, намылив свою мочалку, я протягиваю ее Пудовкину. Немая сцена, как в «Ревизоре»! Несколько секунд недоуменного выражения лица и… Режиссер все же начинает тереть мне спину, приговаривая: «Мало того, что заставил старика падать из саней, да еще и это!» Потом за ужином Всеволод Илларионович сказал: «Обязательно покажи мне, ух, стервец, что получилось на экране, не забудь!». Спустя время он посмотрел мою дипломную работу и она ему понравилось (или сделал вид?). И при каждой встрече на Мосфильме Пудовкин грозил мне пальцем, правда, с улыбкой! Но я морально оправдывал себя. Я напомнил Пудовкину, что во время съемки в павильоне он никак не мог добиться от актера определенной эмоции – взрыва бешенства и испуга. Всеволод Илларионович шепнул что-то своей ассистентке, и она во время съемки подползла к актеру и вонзила ему в мягкое место булавку. Актер взревел, начал орать, даже грозил жаловаться. А Пудовкин захлопал в ладоши и воскликнул: «Молодец, наконец-то превзошел сам себя! Браво! Кадр снят!». Видели бы вы какие различные эмоции пролетели по лицу режиссера, когда я сказал Всеволоду Илларионовичу, что в легкой форме повторил его гениальную находку. Искренний хохот – и я оказался в его объятьях, одного из трех гениев русского кинематографа – а это, как известно Эйзенштейн, Довженко и, конечно, Пудовкин.

Так вот, на съемки фильма «Целина» вместо заболевшего Ю. Екельчика прилетел на целинные земли С. Урусевский. Несмотря на разные служебные высоты – он главный оператор, я всего лишь ассистент, и разницу в возрасте, у нас уже на предыдущем фильме сложились довольно теплые, даже почти дружеские отношения. Он иногда спрашивал у меня, как бы я построил тот или иной кадр. Как-то снимали сцены в декорации железнодорожного вагона в павильоне. Сергей Павлович долго возился с какой-то многопружинной подставкой под штатив кинокамеры. Пружины выскакивали, дело явно не шло. Я сказал: «Давайте я сниму сцену в качающемся вагоне ручной камерой, покачиваясь на своих коленках, а?».

– «Ну, ты придумаешь!»

А в конце смены Сергей Павлович шепнул мне: «На завтра закажи «Конвас-автомат». И снимал, приседая на коленках сам! Сергей Павлович допускал к камере, только когда шли параллельные съемки. И вообще он не любил выпускать кинокамеру из рук, видно боясь за качество съемки.

По-моему, Урусевскому очень понравилось снимать свободной от штатива ручной камерой, хотя до этого он не любил и, кажется, совсем не снимал ручными камерами. Но в следующих фильмах Сергей Павлович широко и красиво снимал длиннющие планы ручной камерой, особенно в гениальном, думаю лучшем фильме XX века «Летят журавли».