– Кто же тебя потом воспитывал?

– Я сам.

– Так не бывает.

– Бывает. Уж я-то знаю. Звучит невероятно, но я начал заниматься спортом – прыжками в воду.

– Ого! – восхищенно воскликнула Тони. – Кажется, понимаю: тебе хотелось острых ощущений?

– В каком-то смысле. Хоть на пару секунд – мысленно – я оставался один во всем мире, к тому же на сто метров выше всех.

– Недаром я сразу почувствовала в тебе родственную душу, – улыбнулась Тони. – Мы оба любим общество самих себя.

За завтраком Тони продолжила допрос:

– А отец знал, что ты занялся таким рискованным видом спорта?

– Да, – сказал Адам и помрачнел. – Как-то он просматривал спортивную страницу в местной газете – единственную, которая его когда-либо интересовала, и вычитал мое имя в списке участников соревнований на первенство штата. Он явился в бассейн в компании двух своих собутыльников. Но они понятия не имели, что такое прыжки в воду, и «болели» совсем невпопад. Я так распсиховался, что нырнул, как кашалот. Сорвал выступление начисто.

По тому, как он это сказал, было ясно, что Адама до сих пор мучает та его давняя неудача.

– После этого моим самым большим желанием стало поскорее уехать из дома. Тогда единственным шансом для меня могла стать академическая стипендия. В школе баллы у меня были повыше, чем в спорте. Ты когда-нибудь слышала о колледже Шаймера?

– Если честно, то нет.

– Вот-вот. И никто не слышал. Тем не менее это небольшое, вполне передовое учебное заведение под эгидой Чикагского университета. Порядок там такой: сдаешь экзамен по их требованиям – значит, можешь учиться. Своего рода инкубатор для будущих студентов-медиков, которые хотят сэкономить несколько лет учебы. Мне так не терпелось стать врачом, что в летние каникулы я работал санитаром в клинике Майкла Риза. Что давало мне неплохой повод не ездить домой. Свою злость я направил на учебники и в результате каким-то чудом попал в Гарвард на медицинский.

– И твоей мечтой, конечно, было спасение женщин от токсемии, – деликатно предположила Тони.

– И младенцев, – добавил Адам. – Я чувствовал себя умудренным опытом стариком – мне же было целых девятнадцать лет! К учебе я, может, и был подготовлен, но общаться с людьми умел плохо. Особенно с этими лощеными выпускниками престижных вузов – они о такой вещи, как Шаймер, и понятия не имели! Наверное, поэтому моей стихией стала лаборатория.

– Там ты и познакомился с Максом?

Адам кивнул.

– Я наконец обрел отца, которого мог уважать. Я заканчивал ординатуру по акушерству и гинекологии, когда Макс выбил для меня место исследователя. Он учил меня не только иммунологии – он учил меня жизни. Понимаешь, в первый же раз, как он пригласил меня к себе домой на ужин, я понял, что у него с Лиз те самые отношения, которые делают честь любому браку. Лиз – детский психотерапевт. Творит с подростками и детьми настоящие чудеса. Они взяли надо мной шефство. Лиз даже познакомила меня с поздними квартетами Бетховена.

– Ого! Действительно сложная штука.

– Ага. – Адам усмехнулся. – Особенно если не знаешь ранних.

– А дети у них есть? – спросила Тони.

– Нет. Так уж получилось, что я стал им вместо сына.

– Значит, ты тоже смог для них что-то сделать.

– Надеюсь. Если я когда-нибудь и заслужу называться Человеком, то только благодаря их доброте.

– А дальше? – наседала Тони.

– А дальше – твоя очередь рассказывать о себе, – ответил Адам, рассчитывая вызвать ее на откровения.

Но Тони вдруг вспомнила, что опаздывает на работу и что через пятнадцать минут ей надо быть в Министерстве юстиции. «Вечером договорим», – пообещала она. Адаму ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Впрочем, он подозревал, что Тони будет весь день воздвигать свои душевные баррикады.