Зосима реагирует категорически: «И не думай о сем. Стыдно это и спрашивать. Да и как это возможно, чтобы живую душу да еще родная мать за упокой поминала! Это великий грех, колдовству подобно» (IX; 58). Данный диалог, который составители академического собрания сочинений сопроводили реальным комментарием, недавно был прокомментирован с историко-конфессиональной точки зрения182. Поминовение за упокой человека при его жизни было в средневековой русской духовной практике на первых порах нежелательным, а потом предано полному запрету. Тем не менее оно было достаточно распространено: свидетельством тому – почти однотипный комментируемому рассказ синодика о юноше, который был с Кипра уведен в плен в Персиду. Родители юноши стали служить по нём панихиды; впрочем, вскоре юноша вернулся целым и невредимым183. С точки зрения Зосимы, намерение Прохоровны – это рудиментарное язычество, сохранившееся в народе, а в эпоху потрясений готовое расцвести вновь. В этом Т.В. Бузиной справедливо видится смысл протеста Зосимы против идеи «старенькой старушонки» и ее покровительницы, богатой купчихи.
Продолжение дискуссии о пропавшем в Сибири Васеньке мы читаем в самом начале четвертой книги (глава I «Отец Ферапонт»). Встреча Зосимы с верующими бабами была предсмертной. На другой день он почувствовал себя плохо и обратился с последними словами к братии. В этот момент Алеша Карамазов был вызван из кельи Зосимы Ракитиным, который привез ему письмо от г-жи Хохлаковой. В своем послании дама известила Алексея, что
“…пророчество совершилось даже буквально, и даже более того”. Едва лишь старушка вернулась домой, как ей тотчас же передали уже ожидавшее ее письмо из Сибири. Но этого еще мало: в письме этом, писанном с дороги, из Екатеринбурга, Вася уведомлял свою мать, что едет сам в Россию, возвращается с одним чиновником, и что недели чрез три по получении письма сего “он надеется обнять свою мать” (IX; 184-185).
Достоевский точно приурочивает момент «оживления» Васеньки к границе Сибири, уральскому городу Екатеринбургу184. Важно, что сибирский текст в его ключевой роли «умерщвления» / «оживления» героя снова звучит из уст г-жи Хохлаковой (ее спешка с письмом продиктована стремлением сообщить братии новое чудо, совершенное умирающим старцем). Не менее важно, что он инкорпорируется в главу, имеющую принципиальное значение, т.к. именно здесь Зосима первый раз отправляет Алешу «в мир», а о. Паисий дает ему напутственное слово, в котором идейный конфликт всего романа («мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала <…> все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего» [IX; 191]).
Таким образом, всякий раз сибирский текст «Братьев Карамазовых» оказывается индикатором каких-то роковых событий: рассказ о смерти ребенка по имени Алексей (восходящий непосредственно к трагическому опыту самого Ф.М. Достоевского) предваряет историю исчезновения Васеньки на пути в Иркутск, письмо г-жи Хохлаковой, посвященное внезапному екатеринбургскому «оживлению» этого же Васеньки, интерполирует сцену прощания Зосимы с миром. Причем «фоном» внезапно постигшего Зосиму физического недуга служит внезапное появление в монастыре монаха «“от святого Сильвестра”, из одной малой обители Обдорской на дальнем Севере» (IX; 185), а точнее сказать – опять-таки в Сибири185.
Кроме того, представляется, что у стержневой в этом блоке мотивов истории сына Прохоровны есть слабое отражение в книге десятой («Мальчики»), т.е. уже ближе к концу произведения. Здесь в главе «Детвора» мимоходом рассказывается о том, что Коля Красоткин должен был присмотреть за малолетними детьми докторши, соседки своей матери Анны Федоровны. Эта соседка осталась без мужа, ибо