Мышление позднего Хайдеггера находит свое призвание в поиске того, что всегда было и есть, но сегодня оказалось в плену исторического забвения, – в поиске топологии бытия. Теперь, по Хайдеггеру, путь (Weg) – это усилие, необходимое для того, чтобы размечать поверхность прохождения, чтобы «не сбиться с пути». Именно поэтому соотношение дали и близости здесь иное. Даль может быть бесконечно более близкой, чем самая близкая близость, исчисляемая метрическими параметрами, и наоборот164. Резкое изменение тематики философии Хайдеггера привело к тому периоду, за который он был впоследствии назван «философом-поэтом», «философом родных мест». На данном этапе развития мысли «исток» для него представляет главное условие для переживания человеком полноты бытия, несет вполне вещественную окраску, отражается в образе родных мест, почвы. Заглавие его написанного после войны текста А.Д. Михайлов переводит как «Проселок», «Проселочная дорога», «Дорога в поле» или «Дорога среди полей». К этой семантике дороги, о которой говорит философ, стекается вся его мысль. Иными словами философия позднего Хайдеггера – это «философия проселка». И дорога у него живая, она сама идет своим путем, поэтому в диалектике Хайдеггера человек, творящий историю, и сам оказывается преходящим феноменом.

Путь, на котором пребывает homo historicus, Хайдеггер выразил в непереводимом на русский язык афоризме «Der Mensch ist das Weg» («Человек – это путь»). Таким образом, основное настроение и тема текста Хайдеггера – это настроение и тема возвращения. Возвращения к себе, к своему, в свое, в одно и то же, в то же самое. Это особо впечатляюще звучит в конце «Проселка», где «сама простота выглядит теперь еще проще, чем раньше, и сама тишина – тише, чем когда-либо. Так получается, что возвращение как тема заглушает в тексте Хайдеггера другое – уход»165. Но значимым или даже торжественным путь домой делается тогда, когда на это малое возвращение накладываются кольца все больших возвратов. Поэтому основную суть философии позднего Хайдеггера можно определить, по выражению М.М. Бах-тина, как неразрывную вековую связь с «ограниченной локальностью»166.

Таким образом, как нам представляется, через идею диалога в постижении «сибирского текста» возможно показать объективную открытость обоих литературных потоков – сибирского и общерусского. Несомненно, что в последние десятилетия XIX в. возникает своя «философия проселка», связанная с новым «открытием» Сибири, где встречаются два сознания, и условием понимания темы, идентификации и самоидентификации рассматриваемых нами литературных потоков служит существование Другого. Сам представленный нами материал говорит о необходимости комплексного изучения заявленной темы в русле нарратологии, мотивологии, рецептивной эстетики, дискурсного анализа текстов, в связи с теорией диалога как постоянного взаимодействия в культуре и понятием границы, где, по Бахтину, и происходит самосознание культуры.

Как мы попытались показать на примере истории «сибирского текста», специфика его бытования в русской литературе и культуре последней трети XIX в. заключается в том, что Сибирь теперь исследуется как принципиально значимое географическое пространство России, то конкретное место, где явлена самостоятельная сфера человеческого бытия, сложная, противоречивая и настоятельно требующая художественного осмысления. Это позволяет поставить вопрос и об особой сюжетообразующей функции Сибири, связанной с формированием особой типологии героя, репрезентативным набором жанров, выработки устойчивых нарративных стратегий. Такого рода подход требует нового типа исследования, что и станет нашей дальнейшей задачей.