Впрочем, я бы так и так не вернулась, потому что вышла замуж. Володька – ровесник мне, учился на истфаке университета. На старших курсах мы с ним дружили – познакомились во время блуканий по городу. Вернее, каждый сам по себе набродился по улицам достаточно, чтобы замёрзнуть как цуцик, и свернуть в кинотеатр греться. И он, и я были голодными, и встали друг за другом в очередь в буфет. Я купила кофе – огненно горячий кофе со сгущённым молоком, а он чай и бутерброд с копчёным салом. Потом он сходил к буфетчице ещё раз и принёс мне пирожное, трубочку с кремом – роскошь.

Зал был полупустым, и мы сели рядом. Я не помню, как назывался тот фильм, что-то про пирата… или разбойника… про распутную девицу, запавшую на пирата, и про её скромную сестрицу Монику, на которую запал он. Володька видел далёкую землю, корабль и приключения, а я – пирата, вот только слово «секси» мне в голову прийти не могло, потому что не было его тогда в обиходе. Просто чертовски обаятельный пират, а Моника была отчаянной дурой – так долго в него не влюблялась.

Володька меня проводил до общаги… А потом – в следующие недели – оказалось, что вдвоём до позднего вечера по городу бродить куда веселее, и не страшно идти в кино даже на последний сеанс, а потом ехать в трамвае с замёрзшими стёклами и пожаловаться, что руки застыли вот так же, как эти стёкла – сейчас пальцы сломаются – и протянуть их, чтобы Володька согрел их между своими ладонями.

Мы оба любили читать, мы ждали от того неспокойного времени обновления, и любые лишения казались нам тогда ерундой. Всё ещё будет… скоро. Появятся в магазинах любимые книги – сейчас дико звучит, да? А тогда это действительно была – мечта. Иметь свою «Консуэло», своего «Чёрного тюльпана», это почти то же, что привести в дом их героев – певицу-цыганочку и благородного Альберта, и всех разбойников Дюма, и самого Монте-Кристо с его несметными богатствами.

Мы верили, что придёт час, и Франция уже не будет для нас сказкой, и остров Бали, затерянный в южных морях… Всё увидим своими глазами.

Путешествовать…. Да, Володька сейчас и путешествует, вот только где?…Мы прожили с ним двенадцать лет, безумных лет, когда в стране была война без войны: фронт и тыл. Почти ежедневно на улицах находили тела застреленных – бандитов, журналистов, политиков. Мы узнали вкус батончика «Сникерс» и супа из бульонного кубика. Я носила жёлтый плащ, который купила по талону. Полгорода щеголяло в этих жёлтых с коричневыми карманами, завезённых в универмаг «Русь», плащах.

Володька работал в школе. На него там накинулись – мужчина! Молодой! Синеглазый… Какая разница, что женат. Педагогини млели. Дети откровенно «стебались» над историей: эта наука сегодня упивалась тем, что клеймила вчера.

Тихий, вежливый, робкий даже, Володька, в конце концов, слёг с глубокой депрессией, и мне пришлось стать у руля нашего семейного кораблика и прокладывать курс, то и дело больно задевая килем о дно.

Володька пил антидепрессанты и спал. Он начал говорить, что ему снятся вещие сны. Я поддакивала – отоспишься, успокоишься, и всё будет хорошо. Но один раз он проснулся с открытием: в прошлой жизни он был буддистским монахом. А теперь всё пошло под откос, потому что он предал свой путь.

Значит, буддизм.

Он перестал есть «всё живое» – то есть мясо, рыбу…

– Володька, – говорила я ему, – У меня нет бананов, апельсинов и кокосового молока. Я тебе только лук с постным маслом и чёрный хлеб могу предложить, вот и всё…

Он кивал и ел. И от него пахло луком.

Он стал путешествовать – автостопом на другой конец страны, потому что у какого-то дядьки там прямо в квартире обосновался буддистский монастырь, а сам дядька – очень просвещённый – или просветлённый? – духовный учитель. А то, бывало, навострит Володька лыжи куда-нибудь в Индию или Китай – тоже автостопом, тоже к учителям, хрен-знает-куда. Приедет через несколько месяцев, просветлённый дальше некуда, думает о своём. Жуёт оладьи из овсяных хлопьев и мёртво засыпает, только упав на диван, даже не раздевшись.