– Ихний его еще вчера завез. Да, это у мужа фамилия такая: «Ихний».

– Ихний Тарас Григорьевич, – улыбаясь подтвердил сосед, – прапрадед мой из запорожских казаков.

Придя домой, Гриентали молча совершили вечерние туалетные процедуры и, не разговаривая, легли в постель.

– У Ихнего музыка, – сказал, не подумав, Александр Борисович.

Тамара Александровна включила ночник.

– Так. Хватит с меня. Или ты или я – кто-то идет спать в гостиную.

– Томусик! Лапочка.

– Всё. Забыл об этом. Потерпишь. Каков наглец! Где ты нашел этих Ихних? Объявления давал?

– Зачем ты? Ты же сама говорила, что тебе нравится аромат Ихнего чай, жена Ихнего интеллигентная дама.

– Я тебя убью сейчас.

Тамара Александровна лежала, и всё сознание ее клокотало. Всю жизнь она считала, что только грамотная речь очистит и возвысит душу народа, что говоря правильно, мы и жить будем правильно (она и мне выговаривала: «Как ты выражаешься, ужас!» – я только кряхтел).

Она представила, как говорит сотрудницам: «Ихние – люди милые и воспитанные», и делает

паузу не там. На глазах выступили слезы.

Мы встретились с ней несколько дней назад. Она была холодна.

– Я должна предупредить тебя, хоть мне это и тяжело, – сказала она, отводя глаза в сторону, -

если ты намерен встречаться с Ихними, восторгаться Ихними… одним словом, или я, простая русская интеллигентная женщина, или Ихние.

– Тома, – сказал я искренне, – зачем мне Ихние, я ведь как Ихние – ни говорить, ни думать.

Вечером мы втроем читали Блока и плакали. От соседей доносилась музыка.

– Что за воспитание у Ихнего – мужа.

– Не лучше и у Ихней – жены.

Мы не осуждали их нравы, Боже упаси, но нам безумно хотелось отгородиться от Ихнего.

…

Цезарь и Клеопатра.

Ледневы собирались в гости.

Таисия Сергеевна – жена, очень милая дама лет так сорока «с хвостиком» – важно ходила по комнатам без тапочек, в только что вынутых из целлулоидной упаковки бежевых колготках, шикарном, декольтированном вечернем платье и черной, дорогой и легкой, как пух, дохе, накинутой поверх – следовало понять, идет ли это платье к дохе. То, что платье под дохой видно не будет, а в гостях, разумеется, доха будет снята – нужды не было.

Таисия Сергеевна периодически подходила к высокому, в пол зеркалу и задумчиво подкрашивала губы. Не красила, а только пробовала. Дело в том, что с помадой следовало еще определиться. Ее, помады, было много, но вся была «не совсем та».

Петр Николаевич – муж, высокий и очень приятный – был уже в брюках, джемпере и даже в уличных сапогах, которые были, как обычно, изумительно, до восторга начищены. На голове его красовалась стильная аристократическая кепка, которую Петр Николаевич начинал носить с первых заморозков, и до весны. Шапка-ушанка у него была, и очень неплохая, но она всю зиму хранилась на антресолях в чемодане – Петр Николаевич на морозной улице бывал не долго: только от подъезда к машине и от машины к подъезду.

Он сидел на маленьком топчанчике в светлой и уютной прихожей, дожидаясь жену, и разговаривал по телефону с коллегой – хоть время, как будто, было не рабочее, но дела оставались делами.

Владимир Николаевич был хозяином и, заодно, и директором крупной логистической фирмы.

Ледневы собирались в гости «просто так» – без повода. Просто провести часок-другой с хорошими людьми – Мухиными, которых знали тысячу лет. Просто поболтать. Просто, в конце концов, выпить по рюмке коньяка.

Вся квартира Ледневых представляла собой живописную картину беспорядка, порадовавшую бы любителей фламандской школы – по всем стульям и креслам были разбросаны перемеренные только что юбки и кофточки разных расцветок и кроев, диван был завален платьями и даже дачными сарафанами с кучей плечиков, лежащих поверх всего, как хворост. Для чего-то на столе еще лежала бабушкина шаль – не модная, к сожалению, но очень «богатая».