Спать...

Эдин слышал еще, как его лица касалась мягкая кисть, по скулам, под глазами. Знакомые ощущения: Якоб перед выступлениями подрисовывал ему лицо сухим гримом, придавая вид более глазастый, более худой — более юный.

— Ты за зиму повзрослел. В таком номере чем кажешься младше, тем публике больше понравится.

Эдин не очень замечал, что изменился внешне, кроме роста, пожалуй. Другие замечали.

Качается зеркало. Много зеркал. Они кружатся.

Подсказка. Это подсказка... ему...

Солнечные зайчики прыгают по комнате, по лицу.

Зеркала качаются.

Маленький сухонький карлик в пестрой куртке и высоком колпаке подбрасывал вверх кучу чего-то яркого. Эдин шагнул ему навстречу, протянул руки, рассмеялся. В стене появилась дыра, и карлик исчез в ней, потом появился опять. Лицо у карлика изменилось, стало страшным...

Какие-то дети, их много. И взрослые. Но лиц не видно. Не видно совсем. Они ушли, оставили его одного. Зачем?!

Солнечные зайчики. Зеркала... Нет, зеркало одно. Большое, квадратное, в резной раме. Оно вставлено внутрь другой рамы и закреплено посередине, так, что его можно качать — вверх, вниз, отражается то пол, то потолок, то пол, то потолок. Костяная фигурка королевы Элвисы смотрит на него с укором. Но почему? В чем он виноват?..

Пол, потолок, пол, потолок...

Потолок.

Эдин открыл глаза, закрыл, потом снова с неохотой открыл.

Да, потолок. Набранный из неровных деревянных плашек. В комнате на постоялом дворе. А зеркало... да зеркала здесь отродясь не бывало. И что за ерунда ему снилась, скажите на милость? И голова чугунная, словно не спал.

Пол, потолок, зеркало...

А, ну да, собственно. Все понятно. И как же он, дубина стоеросовая, сразу не догадался. Зеркало — подсказка. И конечно, нельзя, чтобы наверху была галерея. И неужели никто-никто?..

Эдин потянулся, хотел встать — голова немного кружилась. А солнце высоко, уже не утро, уже день. Хлопнула дверь, вбежала Милда.

— О, очнулся, наконец-то! Ты как?

— Я хорошо. А почему меня раньше не разбудили?

— Ну да. Ты тут в жару горел и бредил. Воды хочешь?

— В жару, бредил? Я?! — Эдин не поверил.

— Нет, я! — передразнила Милда. — Начальник стражников велел тебе доктора позвать.

— Дай воды, а? — попросил Эдин, оглядываясь в поисках кувшина. — Ты правду говоришь?

Пить, действительно, захотелось очень.

— Еще бы! — Милда подала ему стакан. — Ты вставать-то будешь, или еще больной?

Дверь снова открылась, вошел фокусник.

— Проснулся? Ну, как, ты в порядке? — он широко улыбнулся, сделал знак Милде, — прошу, иди, девочка.

— Димерезиус, я понял секрет отрезанной головы, — выпалил Эдин, едва девушка скрылась за дверью.

— Тихо, — фокусник прижал палец к губам, приоткрыл дверь, выглянул, повернулся к Эдину. — Главный закон циркача: узнал чужой секрет — используй его, но сохрани во что бы то ни стало. Для фокусника это важнее вдесятеро. Так что ты понял?

— Зеркала, — выдохнул Эдин. — Человек прячется под столом, и он с четырех сторон закрыт зеркалами. Верно? Пол должен быть ровным и чистым. Да? Нельзя, чтобы кто-то смотрел фокус сверху, например, с галереи, потому что можно увидеть отражение в зеркалах... чего-нибудь... Да, Димерезиус?

— Верно, мой мальчик, верно. Молодец. Зеркала я заказывал в Гане, два комплекта, качество зеркал крайне важно. Они обошлись мне почти в сто солленов. По этой причине такой фокус невозможно поставить в цирке Бика. Впрочем, не только поэтому, конечно.

— Постой, Димерезиус. Говоришь, ты покупал зеркала? Это был твой фокус? А почему же ты ушел из того цирка?

— Из «Дома чудес»? Так уж вышло. Потом, может, расскажу.

— Ладно уж, но про то, что тут случилось, рассказывай сейчас. Почему Милда говорит, что я был болен этой ночью?