— Смотри.

С этой стороны не сидела публика и круг был отлично виден. Почему-то первой на глаза Эдину попалась Ниала, она устроилась в одном из кресел, а оранжевый цветок приколола к корсажу платья. Потом Эдин посмотрел-таки на середину круга, и перестал дышать — там стоял невысокий стол, на котором на большом серебряном блюде лежала человеческая голова. Без тела. Между тем голова моргала, двигала губами — что-то говорила, должно быть. Строила гримасы. Отвечала на вопросы, которые громко задавал кто-то из публики. Широко улыбалась синеватыми губами.

— Димерезиус?!

— Нравится? Это фокус достоин того, чтобы идти последним в представлении, но он так сложен в установке, что последним может быть только в Лире. В других местах — первым. Любая небрежность может все испортить.

— Димерезиус. Она живая?

— Ну конечно.

Не переставая загадочно улыбаться, Димерезиус дал Эдину ещё посмотреть, потом задернул портьеру.

— Пойдем.

По дороге до замковых ворот он спросил негромко:

— Каким образом это сделано, как считаешь?

— Я считаю?.. Там совсем нет магии, колдовства? Это точно?

— Ты разочаровал меня этим вопросом. Конечно, точно.

— И ты мне скажешь?..

— Если заслужишь ответ. Посмотрю, как будешь строить догадки. Можешь начинать.

Эдин уныло молчал, ничего стоящего в голову не приходило. Тогда Димерезиус спросил:

— Может, скажешь, с какой стати ты начал пушить перья перед дочкой графа? Вы знакомы?

— Она приезжала в Развалины. Она учится вместе с Аллиель Кан. Да ничего я не пушил!

— Ну да, ну да. Может, ты и не завладел ее сердцем, но точно поразил воображение. Понравилось?

— Димерезиус, я... понимаешь. Я думал, если понравлюсь ей, она захочет крепче подружиться с Аллиель.

— Что?! Ты потрясал воображение одной красотки — ради другой?! Мальчик мой. У меня нет слов, — смеясь глазами, фокусник покачал головой. — Упражняйся, далеко пойдешь.

— Димерезиус, нет. Ну, ты же всё понял.

— Прими совет. Если еще раз выкинешь подобное, никогда не признавайся. Женщины такого не прощают.

— Димерезиус!

— Ладно. Что сделано, то сделано. Насчет фокуса — держи подсказку. В этом замке есть другой зал, более нарядный, но там «голову» показывать нельзя, из-за галереи под потолком. Думай.

— А еще?

— Подсказки? Ладно, вот, — порывшись в кармане, Димерезиус протянул Эдину маленькое зеркальце в оправе.

Ночью, уже после полуночи, Эдин проснулся от голосов в комнате.

Якоб. И Димерезиус.

— Я лучше сейчас увезу его отсюда, — это сказал Якоб.

— Не лучше. О нем знают. Досадно, но ничего страшного.

— Да ничего не знают! Уехать, и все.

Эдин поднялся на локте.

— Что? Что случилось?

У Якоба был злой взгляд. Очень злой.

— Друг мой, не от каждой напасти можно укрыться, как не от каждого дождя следует прятаться, — примирительно сказал Димерезиус. — Всё образуется. Лучше, конечно, если бы мы могли вести себя как честные люди, которым нечего скрывать.

— Что такое?! — Эдин сел на кровати.

— Потом узнаешь. Выпей это, — Димерезиус протягивал стакан, заполненный чем-то примерно на треть. — Пей же, — положив руку ему на затылок, фокусник почти силком влил питье, Эдин проглотил все парой судорожных глотков.

Немного горько.

— Положись на меня, — сказал Димерезиус. — Ничего страшного, не беспокойся. Спи дальше.

— Димерезиус?..

— Говорю же, спи дальше. Тебе будет немного жарко, это нормально. Спи, — рука фокусника прошлась по его лбу.

Эдин мельком глянул на Якоба, тот пожал плечами и кивнул ему.

— Если ты мне его отравишь, тебе не жить.

«Отравишь»... Кого?..

Эдин слышал, но говорить не хотелось, очень не хотелось...

— Я на твой счет не обманываюсь, мой друг, — Димерезиус говорил сухо и устало.