– Не хочу, – пролаял я. – Никто тебя не спрашивал.

Разговор мог бы на этом окончиться, но тут Аура что-то поняла. Я увидел на ее лице выражение человека, внезапно что-то осознавшего, и она задала мне один-единственный вопрос.

– Ты ждал меня?

Я снова промолчал.

– Ты меня ждал? Волновался?

– Я готовился к занятиям, – сказал я, глядя ей в глаза. – Или готовиться тоже нельзя?

– Ты волновался за меня, – сказала она. – И поэтому не спишь. Антонио, в Боготе не идет война. Тут не свистят пули, не думай, что теперь с каждым должно произойти то же, что с тобой.

Ты ничего об этом не знаешь, – хотелось мне сказать. Ты выросла в другом месте. У нас нет общей почвы – и это мне тоже хотелось сказать, – ты не можешь понять, и никто не может объяснить тебе. Я не могу объяснить тебе. Но слова застряли у меня в горле.

– Никто и не думает, что такое должно произойти с каждым, – сказал я вместо этого.

Я удивился, что слова прозвучали так громко; я не хотел повышать голос.

– Никто не боялся, что ты не придешь. Никто не думал, что рядом с тобой вдруг взорвется бомба, как было с Трес-Элефантес или с АДБ[19], с чего бы? Ты же там не работаешь. Или как на Девяносто третьей улице[20], ты же там никогда не закупаешься. И потом, те времена уже прошли, правда же? Так что никто не думает, что и с тобой могло бы такое случиться, это было бы совсем уж безумие, да, Аура? А мы же с тобой не безумцы, правда?

– Не надо так, – сказала Аура. – Не…

– «Я готовлюсь к занятиям, – оборвал ее я. – Дай мне поработать, я что, слишком много прошу? Чем нести тут в два часа ночи всякую херню, иди уже спать, не стой над душой, дай закончить с этим.»

Насколько я помню, она не сразу направилась в мою комнату, а зашла вначале на кухню, и я услышал, как открылся и закрылся холодильник, а потом хлопнула дверца буфета – из тех, что закрываются сами, стоит только к ним притронуться. В этой последовательности домашних звуков, по которым я мог проследить все движения Ауры, вообразить их одно за другим, была неприятная фамильярность, какая-то раздражающая интимность, словно Аура, вместо того, чтобы неделями заботиться обо мне и следить за моим выздоровлением, вдруг, не спросив разрешения, захватила мое пространство. Она вышла из кухни, держа в руке стакан с жидкостью кислотного цвета – одной из тех газировок, что ей нравились, а мне – нет.

– Знаешь, сколько она весит? – спросила Аура.

– Кто?

– Летисия. Мне выдали результаты, она просто огромная. Если через неделю не рожу, надо будет делать кесарево.

– Через неделю, – повторил я.

– Анализы хорошие, – сказала Аура.

– Это хорошо, – сказал я.

– Так ты не хочешь узнать, сколько она весит?

– Кто? – спросил я.

Помню, как она стояла посреди гостиной, на одинаковом расстоянии от кухонной двери и от порожка в коридоре, на нейтральной территории. «Антонио, – сказала она, – нет ничего плохого в том, чтобы волноваться за кого-то. Но у тебя это уже что-то нездоровое. Твои волнения – как будто болезнь, и тут уже я за тебя начинаю волноваться».

Она оставила стакан с газировкой на столе и заперлась в ванной. Мне было слышно, как она открывает кран и набирает ванну. Я представил себе, как она плачет и ее всхлипы смешиваются с шумом воды. Когда я пошел в спальню какое-то время спустя, Аура все еще лежала в ванне: в этом счастливом мире, не ведавшем гравитации, ее живот не был тяжким грузом. Я уснул, не дождавшись ее, а на следующий день ушел, пока она спала. По правде говоря, мне показалось, что на самом деле она не спит, а притворяется, чтобы не пришлось со мной прощаться. Я подумал тогда: моя жена меня ненавидит. И с чувством, очень похожим на страх, решил, что ее ненависть ко мне обоснована.