– А что дальше было?

– Что, что… Погиб Берестовский. Недели не провоевал в этом штрафбате… – он махнул рукой, и надолго замолчал, затягиваясь очередной папиросой. Кончики его пальцев еле заметно дрожали…

Все присутствовавшие угрюмо замолчали, и только огоньки докуриваемых папирос, скудно освещавшие лица курящих, обозначали стоявших на ветру в темноте людей. Разговор дальше уже не клеился. Не выдержав, некоторые пошли в сторону землянки. За ними потянулись и остальные, спешно дотягивая последние затяжки из папирос, и бросая окурки в ведро с водой.

До ужина оставалось полчаса, и землю надёжно укрыли вечерние сумерки. Лётный состав маялся бездельем – на сегодня уже отлетали, и каждый занимался своим делом.

Толик вытащил гитару:

– Ну что, может, сбацать?

И не дожидаясь одобрения, он брякнул пальцами по струнам, извлекая нехитрый ритм, и заголосил:

– «Раз пошли на дело, выпить захотелось. Мы зашли в шикарный…»

– Да убери ты балалайку свою! Это ты вчера уже бацал! Мы весь твой репертуар уже наизусть знаем – «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный!» Три аккорда, четыре песни! – несколько человек протестующе заголосили и дружно замахали на него руками.

– Вот ещё! Ну, и не надо! – обиделся Толик Веселовский, и сунул он гитару в руки сержанту Коле Никишину, – на! Держи! Громче всех орёшь. Вот сам и сыграй тогда, может твой репертуарчик народу больше понравится!

– Да я бы и сыграл, дак я этих, как их… нот не знаю! – попытался соскочить с темы Коля.

– Ну так и помалкивай в тряпочку, а то ишь, критик музыкальный нашёлся!

Дружеская перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы старший лейтенант Горидзе не встрял между спорщиками:

– Слущай! Ты так громко крычиш, – он повернулся к Толику, – ти хочеш нас всэх перекричат? – и обернувшись к Агнии: – ты гаварыла, что на аккардэоне играла, и ноты знаешь?

– Ну, играла… – растерявшись, произнесла она.

– Так играй жэ! – он вытащил гитару из Колиных лап и сунул её девушке.

– Так как же… Я же не умею на гитаре-то! – она виновато улыбнулась.

– Как нэ умеешь?! Ты же гаварыла, чито пробовала пару раз! – не унимался неугомонный Георгий.

Толик был рад, как паровоз, что внимание переключилось с него на Агнию, Коля тоже был не против, что и о нём временно позабыли.

– Так я же пару раз всего-то пробовала! И ведь гитара – это не аккордеон… – Агния, вяло защищаясь, пыталась отпихнуть гитару подальше от себя.

Жорик мягко, но настойчиво совал гитару ей в руки, терпеливо уговаривая:

– Слущай, красавица! Там ноты и здэс ноты! Какая разныца?

Андрей знал, что поёт она очень хорошо – каждый вечер, когда они приходили к себе в дом после ужина, она радовала его своим пением. У неё был действительно чудный голос, слушать его можно было часами. Но пела она только под хорошее настроение. Надо было как-то разрешить ситуацию…

Он решительно отодвинул от неё и придержал рукой гитару, которую ей настойчиво пихал в руки Георгий, давая ему понять, чтобы он не очень-то усердствовал, и повернулся к ней лицом:

– Агнюш, может действительно, споёшь, а?

Она вздохнула, взяла, наконец, в руки гитару, прошлась пальцами по струнам…

– Ну, если вам так хочется, я вам спою. Правда, играть я на гитаре толком так и не научилась, – уж извините, если плохо получится.

– А у нас никто не умеет, даже Толик, – подмигнув, тут же схохмил Коля.

– Я… – протестуя, приподнялся со своего места оскорблённый Веселовский.

– Я! Я! Головка ты… от… от… цилиндра! Сиди уже! – дёрнул его за рукав Коля, посмотрел на нахмурившегося Веселовского, и прибавил громким шёпотом: – шутка! – что, впрочем, не уберегло его от короткого, но болезненного тычка локтем под рёбра.