Это было сказано тоном строгой матери нерадивому сыну. Пожалуй, вчера он зря сказал ей об Иностранном легионе. С другой стороны, все объяснимо – он совершенно не владеет французским языком, по натуре излишне самостоятелен, и она, похоже, сознательно нагружает его, чтобы действительно было не до «дурных» мыслей.

Ну что ж, пусть попробует создать условия, чтоб отдых ему только снился. Не получится! Она еще ничего не знает о его нечеловеческом упорстве и неуемном стремлении к цели, если цель поставлена и желанна его душе и мыслям. А такую цель себе он уже поставил.

Но получилось все-таки так, что он зря хорохорился – было действительно тяжело. И через неделю он уже думал не столько о том, чтобы доказать что-то Элен, сколько мечтал о настоящем полноценном отдыхе, который, ощущалось, в ближайшее время ему даже не предполагался.

Особенно доставали занятия по языку. Собственно, это были не совсем занятия, как он привык в России в школе и институте. Его просто усердно и старательно натаскивали разговорной речи, по десять-двадцать раз заставляя повторять названия предметов и бытовых действий. Если в начале занятия довольствовались только запоминанием предмета или действия на французском языке, то в конце занятия добивались его чистого произношения. И это было самое трудное. Казалось, что язык и нёбо в конце дня опухали. Занятия продолжались целыми днями, а преподаватели менялись каждые полдня. Они не задавали ему никаких вопросов и добросовестно пытались поставить ему настоящее французское произношение. Через первую неделю он мог уже спросить самые элементарные вещи: «Как пройти на авеню генерала де Голля?» или «Как проехать к Эйфелевой башне?» и тому подобное.

Романтические названия парижских улиц вызывали целую гамму положительных чувств, навеянных романами Дюма, Гюго и Стендаля. Проспекты Турвиль и Бретёй, бульвар Энвалид, улицы Сен-пласид и Монпарнас звучали волшебной музыкой в ушах, вызывали любопытство и даже, неожиданно для него, желание познать этот открывающийся перед ним новый и неизвестный мир. Так что в какой-то момент он стал заниматься с определенной долей интереса и любопытства. Особенно, когда появились первые успехи, и он кокетливо спрашивал у Насти: «Мадемуазель, я вам, как француз, нравлюсь?» Та, смеясь, отвечала: «Уи, уи!»

Интенсивные занятия по языку перемежались с не менее интенсивными занятиями по дзюдо и стрельбе. Когда Сергей впервые увидел инструктора по дзюдо, то его невольно охватил внутренний смех. На татами в подвале особняка его в костюме дзюдоистки ждала хрупкая небольшого роста темнокожая женщина. Невольно подумалось: «Ну чему она, эта крохотная пигалица, научит меня, восьмидесятикилограммового мужика?!» Но буквально через несколько занятий она заставила его уважать – дело свое эта спортсменка знала. И насколько понял Сергей, то достаточно на высоком уровне. Пока шли общие упражнения на быстроту, растяжку и гибкость, Сергей вполне серьезно относился ко всем требованиям этого маленького тренера и даже старался. Но когда началась отработка приемов, то его притихший на время скептицизм возрос до такого предела, что все это стало отражаться на его лице. Темнокожая француженка прекрасно все поняла. И в первом захвате, который они стали отрабатывать – Сергей даже не понял, как все произошло – она в одно мгновение опрокинула его на татами и, не выпуская из рук кимоно Сергея, уселась прямо на него. С одной стороны – это определенное издевательство, с другой – демонстрация возможностей человека, владеющего приемами дзюдо, невзирая на хрупкое телосложение и комплекцию.