От пощечин загорелись щеки, и Николь открыла глаза. Из дрожащего радужного марева выдвинулось лицо. Карие глаза, тонкий  аристократический нос и едва обозначенная улыбка.

– Ну что, любимая, пришла в себя? Или добавить? Для верности.

– Ммм…

Николь открыла слипшиеся губы, чтобы вытолкнуть поток вопросов, но распухший язык прилип к гортани. Зрение туманилось. Образ жениха пульсировал в мутном потоке. Потребовалось приложить усилия, чтобы удержать его в фокусе. Девушка заставила себя пошевелить руками и не сразу поняла, что связана.

– Вижу, пришла в себя.

Туман постепенно рассеивался. Высокий, самоуверенный молодой мужчина, сотню раз – не меньше, деливший с ней внебрачную любовь – подошел ближе. Николь дернулась. Как будто того и ждали, жесткие ремни впились в запястья, причиняя боль.

– Успокойся. Будет больнее, – буднично сказал Сергей.

– Ты, – выдавила она и поперхнулась. В горло словно засыпали битое стекло.

– Говорю тебе – не дергайся. Полежи спокойно минут десять. Потом тебе вкатят дозу и ты угомонишься. Будешь снова лежать такая тихая, такая спокойная.

– Я…

– Знаешь, Николь, я бы тебя из этого состояния не выводил, но… Всегда есть свое «но», любимая. Во-первых, ты была вчера восхитительна, когда работала на камеру. Да, чуть помятая, чуть под кайфом. Но это и понятно – страсть, она диктует свои условия. Не помнишь? Ты говорила: «Милый папка», – с пафосом процитировал Сергей. –  Видишь, я не упускаю мелочей – ты всегда так называла Ростислава Александровича. «Милый папка, я знаю, что когда-нибудь ты меня простишь. Чувства оказались сильнее меня. У тебя с мамой было то же самое. Давно… Я прекрасно относилась к Сергею, мне очень жаль его, но Родригес… Я знаю, ты не позволил бы нам быть вместе. Прости. Я верю, что вернусь… Когда-нибудь я вернусь, чтобы все тебе объяснить. Папка! Прости!»

Сергей сделал паузу, распрямил плечи, склонил голову набок, рассматривая что-то занимательное на лице девушки, лежащей на койке.

– Я сам писал текст. На мой взгляд, вполне правдоподобно звучит. Ты была артистична – такая трогательная, эмоциональная. Сидишь перед монитором, чуть не плачешь. А на заднем плане маячит Родригес, естественно, пряча лицо… Постой, я начал говорить о другом. О том, почему я вообще с тобой болтаю, когда проще было бы держать тебя в отключке. Отвечаю на незаданный вопрос: если я буду вводить тебе препараты без пауз, существует риск, что ты отдашь богу душу раньше, чем необходимо по плану. А мне для полноты картины нужны еще кадры. Представь, тебя на закате солнца будет снимать сам Родригес – воздушную, летящую от счастья в его объятия… Кстати, видео потом найду я. О! Я не планирую выступить в роли праведного мстителя за поруганную честь Ростислава Александровича Вагнера… Кстати, уходящего в небытие.  Нет. Я всего лишь обманутый… уже муж, питающий надежду на то, что мне удастся тебя вернуть. Заранее прощая тебя всю боль, которую ты мне причинила. Мило звучит, правда?

Стены качались. Колючий свет резал глаза. В иллюминаторе напротив, заключенная в деревянную рамку скучала ночь. С трудом – великим трудом –  словно мысли, зарождавшиеся в другом измерении, добирались в ее голову через тернии, до Николь стал доходить смысл сказанного.

Она на яхте. Связанная. Под капельницей. И всему виной жених? Или уже муж? Фразы распадались на отдельные слова и даже осознание страшного факта, не заставило их собраться вместе. Отрывочные мысли находились на одной стороне пропасти, а умозаключения прятались на другой. В чувствах царила та же неразбериха. Наверное, следовало закричать, попытаться вскочить, поддавшись праведному гневу, но внутри царил холод. Внутренности, смерзшиеся в один ком, творили из нее некое подобие Снежной Королевы. Безучастной, равнодушной ко всему.