– Опять я, всё я, – заворчал Ага, но всё же вылез из-под необъятного ватного одеяла, прошёлся ногами в шерстяных полосатых носках до книжной стенки, нашёл комнатный термометр, вгляделся. – Десять градусов выше нуля. Нет, девять!

– Вчера было восемь, уже теплее! – преувеличенно бодро сказала Анаит. – Теперь поставь чайник и посмотри, как там Маро и Серго.

Ага влез в расползающиеся, в серо-бурых пятнах валенки Серго, направился на кухню. По пути изобразил самолёт, терпящий катастрофу.

– Перестань! – прикрикнула на него Анаит. – Хватит с нас падающих самолётов!

Оказавшись на кухне, Ага зачерпнул ковшиком воды, припасённой ещё с вечера, налил в громадный алюминиевый чайник, зажёг газ импортной зажигалкой, подаренной недавно дворовым дружком Вартаном, поставил чайник на плиту.

Затем направился в комнату Серго, остановился возле вздыбленной горы из одеял, покрывал, пледов.

– Серго, проснись, я тебе валенки принёс, – и Ага вылез из бурых валенок, надел шлёпанцы Ашота. – Проснись, я чай поставил!

– А я и не сплю, – высунулся Серго из-под подушек. – Я уже два часа обдумываю начало статьи о лирике Ованеса Туманяна…

– Не обдумывай, сразу пиши, а то опять забудешь, – сказал Ага.

– Очки разбились, не вижу ничего, и руки мёрзнут, – Серго скинул последний плед и спустил ноги в толстых шерстяных носках на пол.

– Хочешь, я прочту строчку? «Так сделай, злобный человек, чтоб все живые жить могли. И сам живи, вкушая мир обильной благостной земли…»

– Ладно, за завтраком продолжишь, – улыбнулся Ага и направился в комнату бабушки.

Когда Ага вошёл, Маро, лежащая на тахте с обвязанной лиловым шарфом головой, не открывая глаз, сказала: «Не трогайте меня! Я вижу сон, будто я в отеле, в Нью-Йорке, разговариваю с Уильямом Сарояном!»

– Когда это было? Двадцать лет назад, когда ещё я не родился?! – покачал головой Ага. – Вставай, я яичницу сейчас сделаю, из десяти яиц!

– А что, у нас есть яйца? – удивилась Маро и открыла глаза.

– Гаяночка вчера принесла. Ей в консерватории дали. Заказ. Банку тушёнки и десять яиц. Гуманитарная помощь от музыкантов Калифорнии.

– Телефон работает? – совсем проснулась Маро. – Мне надо позвонить в Москву, в Союз писателей…

– Если телефон включили, я первая! – вскочила Анаит и зашлёпала босыми ногами по давно нечищенному паркету. – Мне в постпредство надо позвонить…

Она подняла трубку, подождала.

– Нет, не включили…

– А свет? – поинтересовалась Маро из своей комнаты.

– Холодильник не работает, значит, света нет. Вчера говорили, что сегодня включат…

На кухне запел чайник.

– Идите все на кухню! А то сам съем всю яичницу! – закричал Ага.

Через пять минут все собрались за столом. Не снимая пальто и шуб, стали потягивать горячий чай, заедая бутербродами с яичницей.

Вдруг у Серго выпал из рук стакан, раскололся на две половинки.

– Ничего, – Ага подобрал осколки и выбросил в ведро. – У нас ещё целых три стакана есть.

– Хоть бы Ашот скорее вернулся из Канады, привёз бы нам красивый чайный сервиз, – сказала Анаит.

– Размечтались! – фыркнул Ага. – Не помнишь, как он привёз из Парижа какие-то небьющиеся дебильные бокалы? Художник называется! Разве настоящий художник может привезти небьющуюся некрасивую посуду вместо бьющейся, но красивой?

Анаит хмыкнула.

– Но вообще-то пусть приезжает скорей, – продолжал Ага, откусывая от огромного двухэтажного бутерброда. – Пусть приезжает и готовит обеды и ужины. А то всё я да я! Одна – поэтесса, вторая – депутат, третий статьи во сне сочиняет, а на кухне работать никто не хочет! Мне заниматься надо! Если, конечно, вы хотите, чтобы я поступал на биологический!