Где на поезде, где на подводах мы наконец добрались до окрестностей Н-ска. Здесь была зона германской оккупации. В самом городе сидела самостийная администрация гетмана Скоропадского, но в сёлах безнаказанно бесчинствовали всевозможные банды, самыми крупными из которых были отряды батьки Махно и атамана Григорьева.

В крупном селе Боровском – цели нашего вояжа, царило полное безвластие. Крестьяне жили привычным общинным укладом, придерживаясь политического нейтралитета. Ближе всего им были анархистские лозунги батьки Махно о «безвластной трудовой федерации», «полной свободе», отрицание государственности и сельское самоуправление в виде «вольных трудовых советов». Росту популярности Махно способствовали акты экспроприации и раздача населению отобранного у «буржуев» имущества и продуктов.

Когда в Боровское приезжали представители оккупационных властей или бандиты, сельский староста всячески старался им угодить, поэтому село особо не грабили. О революционных событиях напоминала разорённая усадьба местного помещика – князя Василия Ивановича Русакова, отца нашего командира. Не таясь проехав через все село по главной улице, мы въехали на двор усадьбы. Чего нам было бояться? Подполковник ехал по своей родовой земле. К тому же самостийные власти нас снабдили надёжными документами.

Усадьба Русаковых располагалась на окраине села на небольшой возвышенности. Прятавшийся в яблоневом саду особняк темнел разбитыми окнами, а по двору было разбросан мусор. Форменный разгром и запустение. Как рассказал Петр Васильевич, его родители успели выехать за границу перед самой войной. Сам он навестил усадьбу полгода назад, когда и спрятал ценности в тайнике.

Вечерело. К моему удивлению, в одном из окон дома мерцал свет керосиновой лампы. Мы спешились и постучали в дверь. Нам открыл бородатый детина, одетый в фуфайку. В руках он держал охотничье ружье.

– Позвольте узнать, что вы делаете в моём доме? – строгим тоном спросил Русаков.

– Игнатий, кто там? – раздался приятный женский голос из глубины дома.

– Барыня, здесь какие-то офицеры… Говорят, что это их дом.

Слуга говорил с неуловимым акцентом. На какой-то миг я подумал, что он из поморов, но потом засомневался.

– Впусти их, голубчик…

Детина посторонился, и мы прошли в прихожую. На вешалке сохранилось несколько крючков. Повесив на них фуражки и вещмешки, мы направились во внутренние комнаты.

Особняк сильно пострадал от погромщиков. То, что вандалы не растащили, они с какой-то дикой злобой постарались уничтожить. Ярким примером служило порубленное топором пианино. Обои в комнатах были сорваны. Видимо, грабители искали спрятанные ценности. Надеюсь, их поиски не увенчались успехом.

Рослый Игнатий провёл нас в дальнюю комнату. Судя по всему, раньше здесь располагалась господская спальня. Окна были забиты фанерой, а в углу стояла чудом уцелевшая кровать. В центре комнаты за столом сидела миловидная девушка. Перед ней был разложен карточный пасьянс. При нашем появлении незнакомка встала со стула. В скудном свете лампы я восхитился чертами её лица. Особенное внимание привлекали глаза, в них играла безудержная энергия и жажда жизни. Они сверкали бриллиантами в полутьме, маня волшебной тайной.

И тут я узнал мою первую любовь! Нежели это она? Кира, Кирочка! Милая девочка со смешными бантиками… Как весело мы проводили время втроём. Девчонка и два влюблённых в неё мальчишки. Играли в индейцев и в отважных первопроходцев. Запомнилось, как я поранил колено, сорвавшись с ветки дерева, а Кира перевязала мне рану своим белоснежным кружевным платком. Прекрасное было время!