На третий день Обель уже совсем другой. Он похож на себя прежнего. С чистотой к нему вернулось достоинство. Охранники уже принесли чернила, краски и кисточки всех размеров. Обель торопливо завтракает: ему не терпится начать. Я с облегчением выдыхаю. Вот таким я и помню Обеля.

Начинаю намечать контуры меток. Некоторые линии всё ещё видны на коже Обеля, а на пустых островках я делаю рисунки по памяти или следуя его подсказкам.

– Линии должны быть чёткими, Леора, – напоминает Обель, следя за каждым моим движением. – Ласточку сюда… Нет, чуть выше, на мышцу, тогда она будет двигаться. Теперь правильно.

Я чувствую, что Обелю хочется самому нарисовать все знаки, однако ему подрезали крылья и осталось только полагаться на меня.

Рисовать на коже совсем не то же самое, что делать татуировки. Я постоянно сдерживаюсь, чтобы не вытереть чернила, стоит мне отнять кисточку от тела. Я учусь по-новому работать с кожей, учу её язык, ощущаю её сопротивление и мягкость. Крови нет. Как и боли. И мне не хватает этих жгучих укусов, неизбежных спутников моей работы. Не хватает проникновения вглубь. Метка значит так много, потому что с каждым вздохом, прикушенной губой и сдавленным стоном мы сживаемся с новым знаком, становимся достойными новой метки. И боль очень важна.

Кожа вспухает, тело восстаёт против вторжения, раны затягиваются корочкой, а неловко коснувшись рукой, на которой недавно выбили метку, стола или просовывая её в рукав куртки, ты вспоминаешь о боли и новом знаке. Разве сравнить с вытатуированными линиями следы так быстро высыхающих чернил? Такие знаки не заслужены по-настоящему.

Однако Обель заслужил гораздо больше, чем эти рисунки.

Утром Мел сама заплела мне волосы. Она туго стягивала пряди, приговаривая, что я должна выглядеть прилично.

– Прилично для чего? – спрашиваю я, но Мел не отвечает и дрожащими руками старается поскорее покончить с причёской.

Три дня прошли, и сегодня я узнаю, ради чего затеяли всю эту историю с Обелем.

Мне дали новую одежду. Ничего яркого и вычурного, не как кожаная с позолотой униформа Мел, которая так ей идёт и идеально на ней сидит. Зато чистую и опрятную. Меня одели неприметно, чтобы я не выделялась из толпы. Ну и хорошо.

Я слегка подправляю рисунки на Обеле, наношу последние штрихи, и вместе мы идём следом за Мел. Трое охранников ведут нас через лабиринт туннелей к правительственному зданию. По дороге к нашей маленькой процессии присоединяется служитель закона, чиновник. Взглянув ему в лицо, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не охнуть в голос. Это Карл, Карл Новак, мой давний соперник. Когда-то мы вместе учились в студии у Обеля. Потом Карл в минуту ярости поднял на меня руку. И он же пытался предупредить меня перед церемонией взвешивания папиной души.

Когда наши взгляды встречаются, Карл едва заметно качает головой: просит сделать вид, будто мы не знакомы. И я послушно опускаю голову и смотрю под ноги.

«А Карл быстро сделал карьеру – ему доверяют сопровождать преступников вроде нас с Обелем».

Проходя по коридорам, я оглядываюсь в поисках Верити. Она принесла мне в Фетерстоун послание от Лонгсайта. Её покоробило моё сочувствие пустым. А я с ужасом слушала её дифирамбы мэру. В тот раз казалось, что мы расстались навсегда – окончилась дружба, которая так помогала мне в жизни.

«Что же теперь: мы всё ещё подруги или место добрых чувств заняла ненависть?»

Мы стоим перед массивными дверями, за которыми шумит городская площадь. Руки Обеля скованы за спиной, и я вижу, как он сжимает и разжимает левый кулак, будто готовится к драке. Сломанная правая кисть безвольно висит.