– Знакомая сценка, такое мы уже проходили, – пробормотал Шпана, неприятное воспоминание отразилось в неприязненном выражении лица.

Алька прижала ухо к плечу Данилы и стала его гладить, хитро взирая из-подо лба:

– Давай достанем вина.

Данила закашлялся: подавился сухой баранкой.

– Погрызть решил, несчастный? – усмехнулась Бестия. – Умеешь ошеломлять прекрасным. Наверное, с земли подобрал, крысы не доели ведь.

Шпана спустил на тормозах: девятый вал, девятый круг ада, девятый крестовый поход, предназначенные – опять же этой Бестии!

– Терпи терпила. – Глубочайший издевающийся вздох Альки опорожнял добрые намерения названного брата. – Бог терпел, тебе велел.

– Мне?

– Не мне же.

– Наглая.

– Бестия.

– Понравилось погоняло Бестия?

– От тебя слышать – да. – Алька прильнула к шершавой щеке, нежная ладонь погладила по шее Данилы. – Не пойму, вроде молодой, а колючий… но нравишься. В роду обезьян много было?

– Подзатыльник сейчас впечатаю. – Шпана попробовал оттолкнуть прилипалу.

– Вот ругаешься. А что я такого не такого сказала-то? Спросила, чтобы правду узнать. Маткой-правдой рубануть.

– Нет у меня обезьян! – гаркнул Шпана – пауки подвала оглохли. – Ни макак, ни гиббонов, ни шимпанзе!

– Первый, значит.

– Уй, ну ты… – Данила провёл глазами дугой по потолку.

Слёзы покапали из несчастных Алькиных глаз.

Шпана сомкнул ладони лодочкой и подставил к остренькому подбородку, чтобы собирать слезинки ненасытной до колких слов и фраз Бестии.

– Зубки не заговаривай очаровывая. Вино на стол, я сказала! Помянем моего… нашего брата.

Осовелые, уставшие глаза Шпаны искали в сарае просвета, в надежде, что для него там найдётся хотя бы мизерное пятнышко спасительного света.

– Молоко на шлёпанках не высохло, – с опозданием ответил Данила на требование Бестии.

– Жмот. Не отвертишься. И не шлёпанцы у меня, а красивые губы. – Снова мокрые щёки заблестели от слёз. – А брата, когда на кладбище найдём, чем помянем? Воздухом?

– Не пойму, сегодня день слёз? Будет тебе вино, – саданул Шпана кулаками об стол. – Блесна с крючком. Блесна с крючищем. Блесна с крючичищем раскрючичным!

– То-то. – Бестия облегчённо вздохнула, и в этом вздохе слышалось освобождение от мешка цемента со слабого хрустального горба.

Данила задрал голову, глаза уставились на гнутый гвоздь, наполовину торчавший из стены: «Повеситься что ли?»

– Богу молишься? – Алька похлопала ладонью по плечу Данилы. – Помолись, родной, хуже не станет.

Шпана медленно перевёл взгляд на Альку с немым вопрошающим – да не вопрошающим, а неистово орущим вопросом: «За что-о-о?!»

– И лучше тоже, – засмеялась Бестия.

Ирина поднесла горлышко чайника к стакану, наполнила водой и вышла из кухни. Она задумчиво посмотрела на диван, перевела взгляд на кресло, журнальный столик, книги.

«Стоящая за спиною тень – лишь тень, не более».

Подражание, чванство, несбыточные мечты – самообман. Непризнание естественного, неприятие. Разве не слышала, не дружила с компанией, где пацаны бахвалятся фантазиями о женщинах старше их на пять, семь, десять лет. В таком возрасте они смотрят на ровесниц, но часто возносят грёзы к зрелым женщинам. Сколько раз Дюран желая нанести ей обиду, рассказывал, как умело дарила ему любовь двадцати пятилетняя самка, когда самому было семнадцать, раня её девичье сердце. И знала, что врёт. А иногда знала, что и было, прощала. И вот этот юноша. Разве не видела, что Данила влюблён? Разве непонятно – почему он приходит? Им, этим пацанам, или парням, кажется – они уверены, что женщина старше сверстниц более раскрепощённая, но чище. Более уступчива, легкодоступная. Они ошибаются. Они самоуверенные. В их крови переизбыток гормонов.