– Ты что так напился, сосунок? – сдержанно спросил отчим, но в голосе звучало напряжение.

– Чё ты, чувачелло, не вишь, пьяный я. – Шпана улыбался, держась за стену, старался носком о пятку стянуть кроссовок.

Посыпались тяжёлые пощёчины, удары кулаком по хребту, по голове.

– Не бей его так! – закричала мать – Алла Матвеевна. – Надо ремнём. Кулаком непедагогично.

Данила захохотал. Он не чувствовал боли – только ненависть и презрение. Он поднырнул под рукой отчима и оказался за его широкой спиной возле матери.

– Это что такое?! – кричала Алла Матвеевна. – Посмотри на кого ты похож! На грязную свинью!

– Тс-с, маман. Это бунт на корабле, – еле внятно ответил Данила, вытирая кровь из разбитого носа. – Хочешь ремнём, ма? На. – Шпана выставил задницу и получил пинок подошвой тапка от отчима, влетел в открытую дверь кладовой. Совершенно спокойный он поднялся на ноги, на лице – философское пьяное презрение; он проковылял к своей кровати и упал на одеяло с криком «а-ах».

– И что с ним делать? – чуть ли не рычал отчим.

– Убейте! – крикнул Данила, в голове всё плыло. Улыбаясь, он закрыл глаза, начав летать по комнате на «качелях».

– Завтра будет разговор, – заявила Алла Матвеевна. – Очень серьёзный. Возможно, придётся тебя отдать в интернат.

– Ничего не будет. Поздно, – огрызнулся Шпана. – А надо будет, вообще из дома уйду. На этом инцидент закончится.

– Слов нахватался умных. Иньцинденть, – передразнил отчим, коверкая язык. – Будет тебе завтра иньцинденть.

Ночью Данила заблевал полутораметровое пространство возле кровати. Мать убирала полночи, дождалась, когда сын успокоится и заснёт, подставила алюминиевый таз. Сестра убежала спать в комнату родителей.

– Чего ты убираешь за этим дармоедом? – Отчим смотрел на жену с презрением, сжал зубы, готовые от давления раскрошиться. – Завтра встал бы и сам свои сопли как миленький убрал. Я ещё это мурло харей сунул бы.

Алла Матвеевна тяжело вздохнула, промолчала.

Когда все успокоились и спали глубоким сном, отчим поднялся с кровати; тихий скрип половицы заставил его замереть. Отчим опустил глаза на спавшую жену и руку дочери, обнявшую мать, остановил дыхание и поспешил выйти из комнаты. Он знал, что пасынок в полном отрубе и не проснётся, даже если по нему пройдётся многотонный каток.

Отчим возвышался над Шпаной, мысль созрела и втемяшилась так, что неимоверной силой воли бывший самбист отказался от замысла – свернуть пасынку шею, скинуть на пол и свалить на несчастный случай пьяного.

Данила с головой укрылся одеялом. Отчим приподнял край до центра кровати, сжал кулак, кожа на костяшках побелела, того гляди лопнет, ударил в рёбра. Хрустнуло. Шпана во сне сжал спящие глаза, дыхание остановилось.

Отчим весом в сто десять килограмм как бабочка пропорхнул в постель к жене.

Данила проснулся от толчков в лоб.

– Вставай, – в голосе матери звучал метал. – Или не собираешься в школу?

В прихожей щёлкнул замок входной двери.

– Сестра ушла. – Алла Матвеевна убирала за дочерью кровать.

Отвратительный вкус во рту и сухость моментально подняли Шпану с кровати, дабы срочно чистить зубы. Вскочив с постели, он сразу замер, прижал ладонь к боку; дыхание спёрло.

Такое ощущение, что рёбра сломаны. Где так вчера приложился? Данила осмотрел свежие болячки на кулаках, стёртую и порезанную кожу на ладонях.

– Ах ты гадина, – прошипел он, увидев в ранке блеск стекла. Старания подцепить ногтями и вытащить злой мизерный осколок результата не дали. Шпана оставил тщетный замысел, прошёл в ванную; скованные движения от боли в боку замедляли процесс умывания и мытья волос. Данила собирался взять полотенце, но на месте видавшей виды зелёной махровой тряпки не оказалось.